Излучения (февраль 1941 — апрель 1945)
Шрифт:
Днем в павильоне д’Арменонвиль. Мелкие насекомые уже вились в воздухе. Их стеклянное мартовское роение показалось мне нынче особенно праздничным и таинственным — как открытие нового чувственного пространства, нового измерения.
Вечером у Флоранс. Уже третий раз я праздную этот день у нее, и снова, как и в первый раз, когда мы сидели за столом, завыла сирена. Настроение было подавленным из-за бесчисленных арестов. Жуандо рассказал, что в его родном городе молодые люди убивают друг друга «pour des nuances». [260]
260
из-за
«Против демократов/средство — лишь солдаты»; в 1848 году это было еще верно, но в нынешней Пруссии этот рецепт не имеет никакой силы. Для нашего элементарного ландшафта скорее годится правило, согласно которому степной пожар может быть побежден только встречным огнем. Демократии регулируются в мировом масштабе. По этой причине войны бывают только народные.
Но если военная каста хочет извлечь из этого пользу, она впадает в оптический обман ложных выводов. Лучшие головы в Генеральном штабе были не только против оккупации Рейна и приграничных областей, но и вообще против форсированного вооружения. Главнокомандующий рассказал мне об этом подробности, которые всякий позднейший историк обозначит как неправдоподобные. Ситуация поистине парадоксальная: военная каста не прочь продолжать войну, но архаическими средствами. Сегодня же войну ведет техника.
В эту сферу врываются новые властители, пренебрегающие древним понятием военной и рыцарской чести. При изучении документов я подчас удивлялся упрямству Кньеболо, его мелочной политике, как, например, спорам о казни горстки невиновных. Этого никогда не понять, если не видеть за этим волю к разрушению Nomos’a, [261] которая неизменно им руководит. Сформулировать это можно внепартийно: он хочет создать новый уровень. И поскольку в его рейхе еще много чего от средневековья, то крутизна подъема особенно велика.
261
закона ( греч.).
В политическом аспекте человек — почти всегда mixtum compositum. [262] Во множественном числе на него притязают времена и пространства.
Я, например, по происхождению и наследию — гвельф, в то время как государственные взгляды у меня — прусские. В то же время я принадлежу немецкой нации, а по своему образованию — европеец, пожалуй, даже гражданин мира. В эпохи конфликтов, подобные современной, кажется, что внутренние колесики движутся друг против друга, и наблюдателю трудно распознать, куда направлены стрелки. Если бы на нашу долю выпало великое счастье и высшие миры познали бы нас, то колесики работали бы слаженно. Жертвы бы тоже обрели смысл: оттого мы и обязаны стремиться к лучшему — не только из соображений собственного счастья, но и памятуя о культе мертвых.
262
сложная смесь ( лат.).
Париж, 2 апреля 1944
Прощальный завтрак в честь Фолькмара-Френцеля, лейпцигского издателя, который возвращается к своей профессии, поскольку его книги, машины и здания стали жертвами бомбардировок. Заодно я побеседовал с Дамратом, священником потсдамской гарнизонной церкви. Главнокомандующий направил туда Хофаккера, чтобы тот не вздумал отказываться от нашего общества. Дамрат процитировал изречение, коим он увековечил большой колокол в Потсдаме. В связи с этим он вспомнил одно место из писем Фридриха Вильгельма I
К этому можно было бы присоединить слова Леона Блуа: «Il n’y a plus de serviteurs dans une soci'et'e qui ne reconna^it plus Dieu pour ma^itre». [263]
Вечером отъезд в Кирххорст, куда меня отпустили на несколько дней по делу Эрнстеля. Надеюсь также увидеть его в Вильгельмсхафене, где он все еще сидит под арестом, ибо дело его не решено. Однако на свободе он должен быть прежде, чем разразится катастрофа.
В поезде, 3 апреля 1944
263
«Кто не признает Бога господином, тот не служит и обществу» ( фр.).
Поезд сильно запаздывал, что было естественным при бомбардировках железных дорог и вокзалов. Чтение: дневники Байрона и «Les Moeurs curieuses des Chinois».
У окна два молодых офицера танковых войск, у одного из них хорошее лицо. Тем не менее уже целый час они говорят об убийствах. Один вместе со своими товарищами собирался утопить в озере заподозренного в шпионстве местного жителя; другой придерживался того мнения, что после каждой диверсии против войскового соединения нужно ставить к стенке не меньше пятидесяти французов. «Тогда перестанут».
Спрашиваю себя, как могло в такой короткий срок распространиться это каннибальское сознание, это абсолютное зло, эта сердечная черствость по отношению к себе подобным и чем объяснить столь быстрое и всеобщее одичание? Учитывая возраст, неудивительно, что христианская мораль ничуть не затронула этих молодых людей, но было бы вполне естественно предполагать, что у них в крови еще сохранились чувство рыцарской чести, древнегерманская стать и сознание справедливости. Ибо не так уж они и плохи сами по себе и готовы на жертвы, достойные восхищения. Остается пожелать, чтобы к их бесспорной характеристике «без страха» добавилось бы еще и «без упрека». Одно становится ценным только благодаря другому.
Сидящий напротив меня оберлейтенант парашютного подразделения читает книгу. Он тихо переворачивает страницы, время от времени делая передышки и глядя перед собой как человек, о чем-то размышляющий. Потом читает дальше; дойдя до места, настраивающего на веселый лад, улыбается. «Читатель» — великий мотив, один из значительных образов духовного человечества.
После полудня в Аахене и дальше через Кёльн мимо целого ряда выжженных западногерманских городов. Ужасно, что так быстро привыкаешь к подобному зрелищу.
«Благословением праведных возвышается город, а устами нечестивых разрушается». Притчи, 11, 11. Слова, отворяющие ворота в города будущего.
Кирххорст, 4 апреля 1944
Привел в порядок рукописи и книги и заглянул в байроновского «Дон Жуана».
Мои нижнесаксонские земляки. Невозмутимое спокойствие, присущее им как одна из их лучших черт, отмечено уже в Хильдесхаймской хронике. 1 августа 1524 года в Нойштадте возник пожар, разрушивший массу домов и охвативший шпиль пороховой башни. Свинец на крыше начал плавиться и каплями стекать вниз. На башне стоял городской архитектор Ольдекопп и руководил огнетушительными работами. Рядом с ним находился его сын Йоханнес. После того как отец разными уговорами пытался выпроводить его оттуда, сын сказал: «Здесь нас и одного-то много. Под нами эдак двадцать тонн пороха». И лишь тогда юный Ольдекопп покинул свой пост.