Излучения (февраль 1941 — апрель 1945)
Шрифт:
Кирххорст, 5 апреля 1944
С Александром на Ольдхорстском болоте, дабы исследовать муравейник, который я обнаружил там зимой. Всегда радостно, когда твое намерение осуществляется; это — узел, скрепляющий жизненную сеть. Муравьишки уже ожили; среди пришельцев я обнаружил одного, мне не известного: Myrmecoxenus subterraneus,описанного в 1835 году Шеврола, тогдашним налоговым чиновником в Париже.
На обратном пути зашли в сарай, укрываясь от огня, пущенного по американским бомбардировщикам, кружившим над нами; выйдя оттуда, вымокли до нитки. Побеседовали о приключении Дон Кихота с ветряными мельницами и о пери Бану из «Тысячи и одной ночи».
В саду лилии уже высовывают
Повсюду в разросшейся траве сверкают крокусы, которые я посадил с Фридрихом Георгом перед войной, — желто-золотые, темно-синие, белые с аметистовым основанием, с расходящимися от него лучами прожилок, охватывающими чашечку, как аграфы — серебряный бокал. Свежесть красок веселит душу: они — первозданны. Посадив маленькие коричневатые луковицы, я зарыл вместе с ними сокровища, которые, как в сказке, иногда выходят на поверхность. Вся метафизика покоится в мире растений, и нет лучшего круговращения невидимых вещей, становящихся зримыми, чем садовый год.
Золотая цветочная пыльца, которую шмели отрясли на синее дно чашечки.
Вечером полистал старые дневники, упакованные Перпетуей в специальный чемодан. Должно пройти несколько лет, прежде чем я снова займусь подобными записями. За это время что-то увянет, а что-то и дозреет.
Потом читал «Поощрение к мученичеству» Оригена. Там, в § 46, он предупреждает, что Бога следует называть не какими угодно, а только подобающими Ему именами, — не так, как, скажем, Юпитера. Определенные звуки и слоги, подобно вихрям, притягивают тех, чьи имена произносятся. Записал это для статьи о гласных.
Кирххорст,7 апреля 1944
После полудня вместе с Александром на поляне — выкапывал одичавшие акации. Пока мы занимались этим, над нами, освещенные ярким солнцем, пролетели две американские авиаэскадры. Когда они поравнялись с городом, их начали энергично обстреливать, и мы тут же увидели, как на правом фланге одна из машин, волоча за собой длинный дымовой хвост, повернула назад. Ей вслед несся мощный огонь обороны, смолкший, как только выяснилась ее судьба. Она стала снижаться, пролетев над нашими головами и совершив петлю, во время которой от нее отделились три парашюта. Лишившись пилота, машина прочертила широкую спираль, увеличившись до невероятных размеров. Мы думали, что она шлепнется рядом с домом, но ее отнесло к Лонскому лесу, над вершинами которого, едва она скрылась из виду, взметнулось темномедное море пламени, тут же превратившееся в дымовую стену. Кто в этой тихой деревне мог хотя бы вообразить себе подобные представления?
После знаменитой пустыни поля битвы мы попадаем в хорошо обозримый театр военных действий. Так, в великих воздушных боях участвуют сотни тысяч, более того, миллионы зрителей.
Продолжал «Дон Жуана». В 3-й песне, начиная с 61-го стиха, дан образчик пышного пира, в организации коего соревновались чувственность и ум.
Кирххорст, 9 апреля 1944
Размышлял об огромных потерях книг, погибших в результате бомбардировок. Старые книги скоро станут редкостью; новое их издание предполагает разумное планирование. Подобно тому как через местность, сожженную дотла, сначала прокладывают главную трассу, прежде всего надо восстановить классику — в теологии, в мировой литературе, в философии и в специальных науках — серией добротных изданий. Постепенно можно перейти к авторам третьего и четвертого рангов, а потом и ко всяким чудакам, ограничивая эти побочные ветви соответствующими тиражами. В таком распределении есть и своя польза: внимание читающей публики сразу будет привлечено к важнейшему.
Трудновато, правда, восполнить пробел в журналах, но здесь можно попробовать восстановить библиотечные фонды. Коллективный характер бытия вообще способен сильно повлиять на книжное дело.
Кирххорст, 13 апреля 1944
Вернулся с побережья, куда ездил вместе с Перпетуей по делу
264
Произносится: Фоллала (от нем. voll, полный).
Путешествовать в такое время по многим причинам затруднительно, но самую большую неприятность доставляют пилоты. По Ольденбургу мы ехали целый час, позже на него был совершен налет, и когда мы вышли в Вильгельмсхафене, нас встретил вой сирены. В поезде мы познакомились с двумя офицерами; один из них, Эммель, как адъютант коменданта уже по собственному почину навещал Эрнстеля в его камере. Невзирая на тревогу, мы тотчас направились в гостиницу. Отобедав там, разыскали декана Роннебергера в его полуразрушенной квартире.
На следующее утро, пока мы перед гостиницей ждали трамвая, раздался новый сигнал тревоги. Тогда нагруженные пакетиками для Эрнстеля мы отправились пешком по улицам, все более и более пустынным. Наконец, вошли в один из башенных бункеров.
Здесь чувствуешь себя так, словно попал в особое отделение ада, которое Данте при своем обходе не заметил. Внутренность такой башни похожа на извилистый ход раковины улитки; вокруг внутреннего стержня спиралью вьется постепенно уходящий наверх коридор с бесконечными рядами стоящих вдоль него скамеек. Большие группы людей, скученных самым тесным образом, чего-то ждали. Жилище улитки было наполнено человеческой плазмой, источавшей тупой страх. Поднимаясь по извивам спирали, я разглядывал лица, устало мерцавшие в сумерках. Жители таких городов торчат в этих безрадостных башнях, проводя в них большую часть дня и даже ночи. Как и во всех подобных учреждениях, призрачное прозябание здесь неотделимо от чисто механических действий. Я слышал, как жужжали вентиляторы, и на их фоне — голос, то и дело возглашавший: «Экономьте кислород!»
Поглядев на эту спираль, вид которой вызывал еще более неприятное чувство, чем мысль о пропасти, мы вышли наружу и устроились в запущенном саду, расположенном посреди развалин. Слышалась легкая стрельба, после чего сирены возвестили об окончании тревоги.
В арестантской, Фельдфебель ввел сына в помещение, где мы сидели в ожидании. Он был бледен и выглядел ослабшим. Подбородок выдавался вперед, его прорезали мелкие морщинки. Глаза провалились, потеряв свежесть детства; преждевременный опыт поселился в них. И все же он держался с достоинством, скромно и в то же время мужественно. Когда я увидел его перед собой вот таким, в матросской курточке, я сразу вспомнил, как он, будучи ребенком, мечтал о военных лаврах и как все его мысли были направлены на участие в военном сражении. Он хотел доказать, что достоин своего отца, и потому тянулся к опаснейшей точке. «Как верно ты угадал ее, сынок, — думал я про себя, — и как хорошо, что я, отец, тебя понимаю». Война, поскольку она ведется между нациями, представляет собой только грубые кулисы, — у битвы другие, более опасные ставки. И мне казалось добрым знаком, что эту невзрачную камеру я посетил в обществе высоких чинов времен первой мировой войны. Мы ведь испытали славу, которой лишены эти юноши, и потому их заслуга — больше нашей.
На следующий день мы отправились в Куксхафен, чтобы разыскать там адмирала Шойерлена, главнокомандующего береговыми войсками Немецкой бухты, верховного судью по делу Эрнстеля. В его лице мы нашли превосходного человека. Вообще следует заметить, что, будучи вовлеченным в такое дело, узнаешь оба действительных фронта, на которых разворачивается происходящее. И кто перед тобой — человек или машина — раскрывается уже при первой реакции на твою фразу.
Кирххорст, 17 апреля 1944