Измена, сыск и хеппи-энд
Шрифт:
– Виктория Сергеевна! – тихо позвал голос Гузынина. Так вот он где, романтик! Теперь видно, что он стоит на дорожке под елками. Вика решительно направилась туда.
– Юрий Петрович, я вам должна сказать, – начала она резко.
Гузынин зашевелился в темноте и приложил палец к губам.
– Тише! – прошептал он. – Здесь нельзя говорить так громко. Все спит. Даже какие-то птицы – здесь, над нашими головами, в гнездах – тоже спят.
– Это вороны. Подумаешь! Даже если я их вспугну, завтра днем они отоспятся. Какие у них проблемы?
– Никаких проблем! Нигде. Ни у кого. Только тишина. И столько звезд! Посмотрите! Даже думать страшно, что это все не просто блестки на синем полотне. Они страшно далеко, причем одна звезда дальше,
Вика подняла голову, и невообразимые дали тихо опрокинулись на нее. Какие из звезд сейчас умирают? Ведь каждая светится! Чем дольше на них смотришь, тем ближе они придвигаются, роятся перед самыми глазами и даже, кажется, шуршат сухо и нежно, как елочный дождь, совсем рядом шуршат, а под ногами пустота, бездна. “Где это я?” подумала Вика и не сразу сообразила, что целуется с Юрием Петровичем, а в щеку ей колючим неживым пальцем тычется еловая лапка.
“Я сошла с ума. Это шампанское”, – встрепенулась Вика и вскрикнула возмущенно:
– Вы что, с ума сошли!
Глава 16
Инстинкт перепелки
– Да, я сошел с ума! – охотно признался Юрий Петрович. Он не пожелал выпустить Вику из объятий, и она стала отбиваться локтем, краем глаза подглядывая, в какой степени Гузынин похож на автора “Буратино”. Некоторое сходство имелось: лысина, тяжелые щеки, губастость, очки. И все-таки многих достоинств знаменитого писателя Юрий Петрович не имел – ни славы, ни блеска, ни графского титула.
– А ну вас к черту! – прошипела Вика, сердито уставившись в звездное небо, которое отражали гузынинские очки. – Думаете, ананас привезли, и я у ваших ног? Да я видела толпы мужчин, которые в тысячу раз состоятельнее и лучше вас!
– Не сомневаюсь. Но я вас люблю, – не унимался Юрий Петрович.
– А меня, возможно, завтра убьют! – выпалила Вика.
Хватка Гузынина сразу обмякла, и он с ужасом и нежностью прижался к Викиной щеке своей щекой. “Слушайте, – тихо начала Вика, – пока вас не было, я решила изменить внешность и перекраситься в мышиный цвет. И вот нынче утром в “Грунде”…
Викин рассказ произвел на Гузынина ошеломляющее впечатление. Он так и сказал:
– Я ошеломлен. Да я, увидев этого Вову и миллионера с Балеарских островов, бежал бы без оглядки, а вы решились на такое! Да еще и следователя вызвали! Какое-то безумство храбрых! У меня в голове это не укладывается. Но ведь теперь что-то предпринимать надо, да?
План спасения, предложенный Юрием Петровичем, не отличался оригинальностью. Гузынин считал, что Вика должна немедленно взять отпуск или даже вовсе неожиданно и бесследно исчезнуть из “Грунда” и из Нетска. Лучше всего ей временно переселиться к его, Гузынина, тетке в райцентр Повалихино. Поскольку тетка работает там директором школы, Анютка могла бы благополучно закончить учебный год. Вика сразу сообразила, что Юрий Петрович догрузит ее и Антоном, раз уж Лариска с Пашкой сбежала на море. Все эти переезды к тетке были сущей глупостью, но никакого своего плана Вика придумать не могла. Ей никогда прежде не приходилось попадать в серьезный переплет.
– Не собираюсь я сейчас об этом думать! – отмахнулась она. – У меня и без того голова пухнет. Теперь вы все знаете, так оставим проблемы до завтра. Здесь нам ничто не грозит. Ни одна живая душа не знает, что мы тут. Дайте дух перевести!
– Хорошо. Будем молчать и смотреть на звезды, – согласился Юрий Петрович и снова попытался обнять Вику. Но в эту минуту по еловой аллее, где только что было тихо, как в комнате, прошел шуршащий ветерок. Какая-то ветка длинно и скучно заскрипела.
– Холодно стало, – поежилась Вика. – Пойдемте в дом.
– Я не хочу! Я тут был счастлив. С вами! Если мы чуть сдвинемся с места, то волшебство улетучится, – уперся романтичный Юрий Петрович. – Здесь хорошо, здесь
Вика хмуро глянула на крышу главного корпуса, действительно кривую. Господи, почему мир перевернулся вверх тормашками? Последние Викины дни были такие невероятно длинные, каких не бывает и в разгар июня, и такие сумасшедшие, каких вообще не должно быть. Не хватало только рассветы встречать под елкой!
– Вам все шуточки, а я падаю от усталости, – вздохнула она. – Мне бы ваши заботы! Сейчас я хочу только одного: лечь (все равно где, лишь бы горизонтально!) и все забыть. Хотя бы на полчаса.
Юрий Петрович послушно выпустил Вику и остался один под звездами. В кишечном домике Римма Васильевна уже приготовила для гостьи одну из тех превосходных раскладушек, которых прежде касались лишь высокородные тела родственников главврача. Как Вика и предполагала, просто лечь и вытянуть ноги было настоящим блаженством. Она закрыла глаза, и в мире остались только звуки. Шуршала одеялом и вздыхала в соседней комнате Римма Васильевна. Отчетливо тикали громадные часы, ходил под стеклом из стороны в сторону их золотой неумолимый маятник. “Почему глаза сами открываются? Мне же спать надо”, – недоумевала Вика. Но темнота вокруг уже перестала быть сплошной и слепой – обозначилась за тюлевыми санаторными занавесками тихая серость ночи, а на Викином пододеяльнике ясно читалась угольная надпись “Санаторий “Картонажник”. “Нет, так не пойдет, надо уснуть, – думала Вика, заставив себя неотрывно глядеть на гладкий потолок. – Только как избавиться от мыслей, которые все скачут и скачут? Буду считать… Нет, терпения не хватит! И подушка горячая, хотя пахнет подземельной сыростью, будто она из могилы. Еще бы, ведь кругом одни обломки империи! А живая жизнь страшна”. Она повернулась на бок и стала смотреть на картину Панарицкого. Сначала произведение академика казалось ей темным ковром, покрытым неуклюжими узорами, затем стали проявляться и определяться упитанные фигуры отдыхающих. Они угадывались с трудом, меняли очертания, складывались в группы то так, то иначе, и в конце концов Вика видела уже стадо каких-то кентавров; их конечности и ножки столов и кресел странно мешались, обменивались сандалиями и босоножками, а перинные облака в небе картины неудержимо клубились и ширились. Бон-н-н! Это громко грянули часы. “Час ночи, а я еще не сплю!” – подумала с тоской Вика, и отдыхающие на картине согласно кивнули кудрявыми буйными головами уроженцев Балеарских островов (Вика откуда-то знала, что они балеарцы). Облака над ними давно уже медленно, как манная каша, ползли и плыли за раму…
Случилось это все почти одновременно: яркие полосы света веером пошли по потолку, вскинулся и залаял Джинджер, кто-то оглушительно заколотил в дверь. Первые секунды свет и грубые звуки извне пробивались к Вике сквозь улыбки кудрявых балеарцев в пижамах. Те протягивали ей блюдо со сливами и вовлекали в какой-то свой туземный хоровод под звуки баяна. В этом танце ступать надо было только левой ногой. “Это невозможно!” – невнятно проговорила Вика, отмахиваясь от хоровода, и от назойливого стука в дверь. Хоровод тут же стал таять, – но стук не прекращался. Римма Васильевна включила у себя настольную лампу и стала выбираться из постели. Одета она была в полотняную ночную рубашку сурового казенного кроя. Вика прекрасно видела ее, но и кудрявые люди из хоровода все еще топтались сбоку и пытались улыбаться.
– Что там такое? – спросила наконец Вика. Римма Васильевна уже поспешно шаркала к двери, у которой бесновался Джинджер.
– Это, кажется Юрий Петрович, – недоуменно бросила она на ходу. – Что же у него случилось?
Юрий Петрович ворвался в изолятор и первым делом бросился гасить лампу Риммы Васильевны. Вика все-таки успела заметить, что его губастое лицо перекошено.
– Ради Бога, сделайте что-нибудь с этой ненормальной собакой, – просипел он. – Пусть она замолчит!
Вика вступилась было за Джинджера: