Измена в прошлом
Шрифт:
– Что-то снесут, а много деревянных домов просто сгорит. Прямо поветрие какое-то будет. Говорят, их специально поджигали, чтобы освободить места под застройку для "новых русских". – поделилась я городскими сплетнями.
– Вот и давай всё фотографировать. Потом будем фотовыставки устраивать. – Пашка, широким жестом, продемонстрировал воображаемую надпись. – "Старый Город"! Классно же?
Мы засмеялись. Сейчас эта идея казалась бредовой, а в будущем... как знать. Я действительно, став взрослой, испытывала ностальгию по частично утерянному историческому
– Вставай сюда! Отличное фото получится. – Пашка махнул рукой, показывая мне место, откуда был лучший вид. – Оставим на память потомкам. Пускай знают, какая у них бабушка и прабабушка была красавица!
– Я, что ли? – удивилась, но в то же время тихо порадовалась в душе. У нас с Пашкой будут потомки? Серёжкины дети и внуки? И Паша верит в это.
– Ты, конечно, не я же. С этого дня будем вести фоторепортаж нашей жизни. Будет что вспомнить в старости. – воодушевлённо смеялся Пашка.
Идея мне нравилась. В прошлом у меня было очень мало фотографий этого периода. Только те, что делала в фотоателье. А вот таких, неожиданных, случайных, из обыденной жизни были единицы.
– Дружище, сфотографируй нас с женой. – остановил идущего мимо парня Пашка. Пару минут что-то объяснял ему, тыча пальцем в фотоаппарат, а потом подскочил ко мне, с воплем "Давай!", лихо подхватил растерявшуюся меня на руки.
Фотография получилась классная. Живая. Неожиданно естественная. Взметнувшийся подол сарафана, обнажённые загорелые ножки, сильные, мускулистые руки Пашки, уверенно удерживающие меня, отброшенные порывом ветра назад развевающиеся пряди волос и, неожиданно счастливые и светящиеся любовью, наши лица. И всё это на фоне сверкающей на солнце воды речного канала.
Я, потом, долго рассматривала её, вставила в рамочку и поставила на полку в спальне. Пускай будет. Для истории.
Глава 37
Несмотря на все Пашкины старания отвлечь меня от тяжёлых мыслей, временами на меня нападала чёрная тоска. Я не могла удержать слёзы, и часто тихо плакала, запираясь в ванной и, включая шумный кран с водой.
Но и тут Паша быстро реагировал, не позволяя мне долго оставаться наедине с собой. Через пять минут начинал тихо стучать в закрытую дверь и требовательно звать меня. Я умывалась холодной водой, делала вид, что всё нормально, я в порядке, и отказывалась говорить с мужем о том, что со мной происходит. Не могла. Вроде и доверяла ему, но казалось, что даже он не поймёт меня.
В один из таких дней Паша в очередной раз безуспешно попытался разговорить меня, а потом просто хлопнул дверью и ушёл.
И я испугалась. Да так, что задрожала, беспомощно озираясь вокруг. Обхватила себя руками, не в силах двинуться с места. Так и стояла посередине кухни, глотая слёзы и уговаривая саму себя, что Пашка просто психанул. Вот сейчас подышит на улице свежим воздухом, успокоится и вернётся. Он не бросит меня больше, не сбежит. Он обещал. Словам я
В попытке успокоиться и взять себя в руки я принялась готовить ужин. Помыла спелые красные помидоры, свежие, только с грядки огурцы, и стала ожесточённо кромсать всё это в миску. Хлюпая носом тонко нашинковала лук на дощечке. Раздавила зубчик чеснока. Нарубила мелко укроп. Смешала всё в салатнице и полила ароматным подсолнечным маслом. Отваренная в тузлуке осетрина уже лежала в холодильнике. В восьмидесятых эта деликатесная рыба в нашем городе была доступнее мяса и стоила дешевле. Сейчас мы с Пашкой вовсю пользовались этим и баловали себя вкусной осетринкой. Осталось только отварить картофель.
Входная дверь хлопнула в тот момент, когда я расставляла тарелки на столе. Я облегчённо вздохнула. Вернулся!
– Юла, смотри, что я тебе принёс! – Пашка зашёл на кухню с большой картонной коробкой. Поставил её на стул и, раскрыв, вытащил портативную печатную машинку. – Ноутбуков ещё не придумали, интернета нет, так что пока вот это!
Отодвинув тарелку, водрузил на стол старенький агрегат. Я недоумённо хлопала глазами. Зачем ещё и дома машинка? Они на работе мне надоели.
– Вот бумага, – Пашка вынимал из коробки и складывал на стол пачки бумаги, папку с копиркой, коробочки с лентами, – здесь всё, что может тебе пригодиться.
– Зачем? Ты нашёл мне подработку? – я не понимала его задумку.
Паша шагнул ко мне, положил тяжёлые ладони на плечи. Уверенно и спокойно погладил, спускаясь до локтей и дальше вниз, взял в руки мои ладошки и заглянул в глаза.
– Юла, не можешь, не хочешь говорить – пиши! Не держи в себе. Это опасно. Выплёскивай всё на бумагу.
– Она стерпит? – пыталась пошутить я, но в голосе уже звенели слёзы.
– Точно. Пиши каждый день. Хоть по листочку. О чём думаешь, что чувствуешь, чего боишься. Рассказывай бумаге. Тебе станет легче. Нельзя держать в себе боль.
– А про то, как попала сюда, в прошлое, тоже писать? – грустно улыбнулась я. – Это будет похоже на бред сумасшедшего.
– Всё пиши, Юль. Всё, что тебя волнует, что болит, о чём мечтаешь. Это хорошая терапия. И не бойся, я не стану читать. Только если ты сама захочешь поделиться со мной.
Паша, сухими, горячими губами поцеловал меня в лоб, как маленького, неразумного ребёнка и обняв одной рукой за плечи, прижал к себе. Я благодарно обхватила его за талию и потёрлась носом о футболку на груди.
– Сопли об меня вытираешь? – пытался напустить строгости в свой голос Пашка, но я чувствовала, как дрожал смех в его груди.
Мне тоже стало смешно. Я ткнула пальцем в его каменный пресс и пробубнила нарочито недовольным голосом:
– Мой муж, что хочу, то и делаю.
– Твой, Юль. – Пашка запрокинул голову и счастливо вздохнул.
– Где ты её нашёл? Она работает хоть? – продолжая рисовать пальцем круги на Пашкином животе, мотнула головой в сторону стоящей на столе изящной старинной машинки.