Измена. Другие правила

Олейник Ольга

Мне захотелось спросить у нее то же самое. Хотя ответ я знала и сама — наверняка, ей позвонила Диночка, и она примчалась, чтобы защитить от меня своего мужчину. Всё это было даже не смешно, а глупо — как в примитивной комедии.

— Тебя Рябов обратно на работу позвал? А ты что? Согласилась?

— Мне кажется, Арина, тебя это не касается, — на улице было холодно, и я поплотнее закуталась в шарф.

Я хотела пройти мимо, но Ланская преградила мне путь.

— Еще как касается, дорогая подруга! Ты, может быть, думаешь, что мы с Пашей разъехались окончательно?

Вовсе нет! Просто ремонт в его квартире затянулся, и он вернулся туда, чтобы подпинывать рабочих. Так что это совсем не связано с тем, что случилось с моим отцом. А ты обрадовалась, да? Думала, Шестаков бросит меня из-за того, что отец перестал работать в министерстве? Что отвернется, как отвернулись другие?

Наверно, она думала, что стараюсь быть в курсе их с Павлом дел — слежу за их страничками в социальных сетях, звоню общим знакомым. Сама бы она наверняка так и поступила, а потому ни за что не поверит, что я вовсе не знала про их раздельное проживание. Да я и не собиралась ей ничего объяснять.

— Делайте что хотите, Арина! И хочешь верь, хочешь не верь, но мне жаль, что это случилось с твоим отцом.

Я снова попыталась ее обойти, но она снова не дала мне этого сделать.

— Жаль? — переспросила она. — Не говори ерунды! Вы все набросились на нас как гиены! Все, кто прежде лебезил и набивался в друзья! Теперь-то, конечно, все вы благородные, в белых пальто! Обольем всеобщим презрением взяточника и коррупционера. А раньше не стеснялись просить о помощи и поддержке.

— Я что-то не помню, чтобы я просила о чём-то тебя или Николая Тарасовича, — я сказала это ледяным тоном — и потому, что замерзла, и потому, что хотела показать ей, что не склонна продолжать наш разговор.

Когда я вышла из кабинета директора, я получила от Чернорудова смс о том, что он уже почти освободился, и написала ему адрес института. Я собиралась подождать его в кафе, что находилось через дорогу, и совсем не хотела, чтобы он стал свидетелем наших с Ариной разборок.

— Да какая разница? — окрысилась она. — и если ты думаешь, что я тут к твоей жалости взываю, то ошибаешься. Как только Паша получит патент, мы продадим права китайцам — они уже приехали в Москву и согласились на наши условия. И плевать я хотела на этот паршивый НИИ и всех его обитателей. Мы купим квартиру в Сочи и откроем там собственный бизнес.

Но тут из машины Ланской раздался плач, и Арина мигом потеряла свой воинственный вид — она распахнула дверцу, достала ребенка из автолюльки. Наверно, стоило воспользоваться этим и уйти, но я почему-то осталась — должно быть, это было то самое досужее любопытство, которое мне так не нравилось в других. Мне отчего-то захотелось посмотреть на другую Пашину дочку.

Девочка продолжала плакать, и Арина потянулась к стоявшей на заднем сидении сумке. Достала погремушку, но та выскользнула из ее рук и упала на снег.

— Не наклоняйся — я подниму.

Я подобрала игрушку, обтерла ее влажной салфеткой, побрякала перед заходящейся в рыданиях крохой. Та прекратила плач лишь на миг и посмотрела на меня большими карими глазами.

Карими!

У Арины были зеленые глаза,

у Павла — голубые. И хотя я знала, что цвет глаз у ребенка может меняться аж на протяжении нескольких первых лет жизни, как правило, он меняется в сторону более темных оттенков. Правда, я была не сильна в генетике. Просто отметила этот факт и не более того.

— Ну, чего встала? — вдруг закричала Ланская. — Пропусти!

Она выхватила погремушку из моих рук и быстро пошла ко крыльцу. Но скрыться в здании она не успела — потому что ей навстречу вышел Шестаков. Он посмотрел на Арину, потом увидел меня.

— Катя?!

— Ты что, не слышишь — Стеша плачет! — рявкнула Ланская. Она отдала ребенка Павлу и пошла открывать дверь. — На улице дикий холод, заходите внутрь.

Но малышка уже не плакала — она сразу успокоилась, оказавшись в сильных и теплых мужских руках.

От ворот просигналил джип Чернорудова, и я, почувствовав облегчение, развернулась и пошла прочь, спиной чувствуя устремленные на меня взгляды.

Уже когда я села в машину, и мы покатили по проспекту, телефон завибрировал, и на экране появился знакомый номер. Я вздрогнула, и Арсений забеспокоился:

— Всё хорошо? Вы не замерзли?

Я покачала головой — нет, не замерзла — и нажала на «отбой». Прошлое должно оставаться в прошлом.

Глава 17

На выезде из города Арсений остановился у большого автомагазина.

— Я пропаду на полчасика, хорошо?

Мы уже заезжали в кафе пообедать, так что я была сыта и могла подождать и дольше, чем полчаса. Сам Чернорудов потратил на меня гораздо больше времени.

Телефон снова завибрировал, и на экране отразился тот же номер. На сей раз трубку я решила взять — иначе он так и будет звонить. Хотя, казалось бы, взрослый разумный человек — должен бы понять, что я не хочу с ним разговаривать.

— Слушаю! — бросила резко, чтобы сразу расставить акценты.

Но ответил мне вовсе не Шестаков, а кто-то другой, незнакомый.

— Здравствуйте! Скажите, пожалуйста, вы знаете Павла Дмитриевича Шестакова?

— Да, знаю, — по спине потекла струйка холодного пота. — Что-то случилось?

— Машина, в которой он ехал, попала в аварию. Он был на пассажирском сидении и пострадал сильнее всех. Вы его родственница? Он в тяжелом состоянии, и я подумал, что нужно известить родных. Ваш номер был последним, по которому он звонил. Мы везем его в больницу — я продиктую адрес, приезжайте.

Мне стало трудно дышать, и руки почти не слушались, когда я попыталась позвонить Арсению. Впрочем, он пришел сам уже через пять минут и сразу увидел, в каком я состоянии.

— Екатерина Сергеевна, что случилось?

Я, как сумела, рассказала, а он не стал задавать дополнительных вопросов — просто забил адрес больницы в навигатор.

Он остановил машину на парковке и сказал:

— Давайте я схожу с вами, Екатерина Сергеевна!

— Спасибо, Арсений Петрович, но не нужно. Вы и так целый день сегодня со мной мотаетесь. Поезжайте домой — вас дочь ждет. А я, наверно, тут с ночевкой останусь.