Измена. Мой непрощённый
Шрифт:
Встрепенувшись, хватаю поднос. Боюсь обернуться! Вдруг Дина ушла? Вдруг Снежана сбежала, и плачет в туалете?
Беру себя в руки. И, вернувшись к столу, наблюдаю картину. Дочка сидит, увлечённо о чём-то вещая Снежане. А та, открыв рот, удивлённо внимает речам. Между ними какая-то сумочка. В ней куча всего! И Дианка, достав пузырёк, повествует:
— Вот это хайлайтер. Поэтому скулы блестят. А вот это, — говорит, доставая ещё одну хрень, — Вот это консилер! Он от прыщей.
— Надо же, сколько всего, — вдохновляется Снежа, —
Динка, подобно царице, извлекает наружу предмет:
— Это фиксатор бровей.
— А зачем? — хмурится Снежа.
Закатив тёмный взгляд к потолку, Динка вздыхает:
— Ну, чтобы брови красиво лежали!
Она снисходительно щурится. Видимо, в попытке оценить, насколько красиво они лежат у Снежаны. Но та маскирует их чёлкой.
— Хочешь, подарю? — улыбается Динка.
И в голосе слышится явный намёк, что Снежане наука следить за собой недоступна. Хотя мне, по правде, всегда импонировала её нелюбовь к макияжу. Мне кажется, он всё испортит и скроет её красоту.
— Ой, даже не знаю, — стыдится она, — Я и пользоваться им не умею.
— А чего тут уметь? — удивляется дочка. И, позабыв про салат, принимается объяснять.
Я ощущаю себя третьим лишним. И не только я один! Никитка какое-то время следит за процессом. Но, утомившись, хватает «кусалку» и тянет в свой маленький рот.
Вскоре Снежана накрашена. Губы блестят, по глазам расплываются тени. Она держит «фиксатор бровей» и изучает себя в квадратике зеркальца.
— Тебе пойдёт голубой, или розовый. Ты весенний тип, — поучительным тоном бросает Диана.
— Вообще, я летом родилась, — отзывается Снежа.
— Да я же про внешность! — раздражается дочь, — У тебя светлая кожа и волосы светлые.
— Аааа, — Снежана краснеет, отчего её кожа теряет природную бледность.
— У тебя свои волосы? — щупает Динка Снежанкину прядь.
Со стороны, они словно подружки. Одна побойчее, другая боится себя проявлять. Я потираю колючие скулы. Следуя логике, то, что они беззаботно общаются, должно меня радовать. Почему же я так напряжён?
— Да. Я никогда не носила парик, — заверяет Снежана.
Мгновение Динка молчит, а затем разражается смехом:
— Да нет! Я про цвет!
— Аааа, — щёки Снежаны становятся ярко пунцовыми.
И я понимаю, как сильно она комплексует. Моя Динка в сравнении с ней, как последней модели айфон наравне с «раскладушкой». Которых, наверно, уже нет в продаже? Но мне она нравится именно этой, такой уязвимой, не здешней, неявственной прелестью. Видимой, может быть, только лишь мне одному…
Потому, когда Динка уходит, быстро съев свой салат, и сказав, что её уже ждут, я обращаюсь к Снежане:
— Сотри это всё!
И сцепляю ладони в замок, представляя, как донести эту мысль до Дианы. Что прелесть не в том, чтобы выглядеть старше. Это ведь я знаю, что ей мало лет! А если какой-нибудь парень поверит в иное?
Снежана грустнеет:
— Я некрасивая, —
— Ну, что ты, лапуль, — я ласково глажу её по руке, — Ты красавица! Просто всё это лишнее.
Она улыбается, будто сама понимает правдивость сказанных слов. И я сожалею о том, что расстроил её! Но тут же на помощь приходит Никита. «Кусалка» упала, и он, осознав, начинает орать. Словно давая понять, кто здесь главный.
Глава 32. Настя
Ощущается март. Приближение лета. И самый чудеснейший праздник уже позади. Сынок подарил мне букет! Огромный и красочный. Сам заработал, купил. Я регулярно меняла водичку цветам, подрезала. И даже всплакнула, когда он завял.
Витя поздравил букетом тюльпанов. Сколько их было, не счесть! Первоцветы раскрыли бутоны, распространяя по дому сладостный запах весны, возрождения, праздника. Я отплатила сполна…
Теперь мы снимаем квартиру. Точнее, Витя снимает, а я прихожу. Пытаюсь прибраться в его холостяцкой берлоге, навести в ней уют. И всякий раз страшно найти что-то, вроде серёжки, потерянной кем-то другим. Или бычок в груде табачных окурков, со следами помады. Или ещё что-нибудь. Но квартира чиста! Там никто не бывает, пока меня нет. И ревность слегка отпускает.
Вдыхаю прохладный, текучий, рассыпчатый воздух капели. Смотрю на поток ручейков. И пускай, что на улице грязно! И целый апрель впереди, со своими ветрами и пылью. Весна уязвима, нага. Обнажая себя, она демонстрирует нам свою сущность. Чтобы затем облачиться опять в многообразие ярких нарядов.
Мне хорошо. И внутри, и снаружи. И даже мамин настойчивый голос, совсем не лишает тепла.
— Настя! Ты уже не девочка, — сообщает она, чтобы я не дай Бог, не забыла, — Пока ещё что-то осталось от былой красоты, нужно встречаться с мужчинами.
— Спасибо, мамуль! Ты умеешь утешить! — смеюсь.
Мама вздыхает на том конце провода:
— Не придирайся к словам. Я же мать! Я волнуюсь. Ты похоронишь себя заживо! Что, свет клином сошёлся на этом обманщике?
Имя «Илья» не звучит никогда. Только так. Обманщик, мерзавец, подлец. Хоть она и страдала сперва, но потом согласилась, что жить без любви невозможно. Точнее, возможно! Но, разве это жизнь?
— Да он тут причём? — возражаю.
Мама бросает:
— Притом! — и продолжает настаивать, — Нужно встречаться с мужчинами. Нужно в свет вы ходить.
— Я встречаюсь, — отвечаю расплывчато.
Но мама, услышав, не может поверить:
— Как? Ты встречаешься с кем-то?
— Ну, да, — отзываюсь, уже пожалев о своей многословности.
— Настя! Я же надеюсь, что ты не водишь в дом мужиков? Детям рано знакомиться с кем-то! — напутствует мать. Будто всю свою жизнь я только и делала, что водила.
Я оскорблённо вздыхаю:
— Мам, за кого ты меня принимаешь?
— За нормальную женщину, которой вот-вот сорок лет, — делится мама.