Измена. В его власти
Шрифт:
Теперь он сможет хвастаться пинками сына в моем животе, когда малыш начнет реагировать на его голос. Потом первыми словами, шагами. Наша жизнь наконец заиграет яркими красками. Теми, какими мы хотим уже пять лет брака.
С трудом дожидаюсь результатов анализов, и когда они подтверждают беременность, я счастливая и с новыми наставлениями выхожу из клиники, и забежав в кондитерскую за тортиком, возвращаюсь домой. У меня даже в кончиках пальцев покалывает от нетерпения поделиться счастьем с любимым человеком вот прямо сейчас, по телефону. Но нельзя. Хочу видеть его глаза, когда
Ловко паркуюсь у дома и поднимаюсь по лестнице на восьмой этаж, потому что сегодня лифт на ремонте до пяти вечера. И пес с ним. Я парю по воздуху, потому что сегодня самый счастливый день в моей жизни. Даже бабуль у подъезда нет, которые обычно умудряются задеть едкими словечками. Все на моей стороне.
Открываю дверь да так и застываю на мгновение. Чемодан? Прохожу в квартиру, закрывая за собой дверь и замечаю чужие женские туфли на высокой шпильке. Не понимаю ничего. Что происходит? А потом до слуха долетают голоса, один из которых узнаю безошибочно, а второй мне смутно знаком.
– Ну, пупсик, мне не нравится Герман. Это не модно, – женский голосок полон капризов, которые так ненавидит муж, но почему-то сейчас я слышу его грудной смех.
Так он смеется, когда ему искренне что-то нравится и умиляет.
– Ахаха… А как тогда? Твои иностранные еще хуже. Не Тимофей же предлагаю. Павел или Александр Миронович тогда давай, – муж предлагает женщине имена, а мне в грудь словно что-то острое вонзили.
Дышать становится трудно. Пытаюсь оттянуть и без того глубокий вырез платья, чтобы прогнать чувство удушья, но не помогает. Меня обдает волной жара, пульс стучит в ушах от понимания, эти двое сейчас выбирают имя ребенку.
ИХ ребенку.
Ноги сами несут меня к спальне, откуда раздаются голоса. Любовники продолжают свой разговор, медленно разрушая мой мир, мою жизнь. А счастье ведь было так близко.
– Тогда уж лучше Денис. Хотя бы дерзко звучит, – открываю дверь и застываю на месте.
Мирон нежно гладит голый, слегка округлый женский животик. Они смотрят на меня без страха. Они меня ждали. Им совершенно плевать, что я застала их обнаженными в супружеской спальне. В НАШЕЙ с Мироном спальне.
В глазах коллеги мужа, которая давала мне советы, как сохранить любовь на былом уровне на каждом корпоративе, чтобы его никто не увел, читается триумф.
«Ну, что, съела? Я же говорила, уведут, если будешь такой, какой он хочет. Теперь он мой, а ты – никто»
Вот что в ее глазах. Муж целует ее в щеку и шепчет что-то на ушко, отчего на ее лице расцветает еще более самодовольная улыба.
– Ты вовремя, Алён, – с легким пренебрежением говорит муж, поднимаясь с постели и не стесняясь собственной наготы, выволакивает меня в коридор, больно схватив за плечо.
Я плетусь за ним, не веря в происходящее. Нет. Я просто уснула на светофоре и мне снится самый страшный кошмар. Это нереально. Этого просто не может быть.
– Вот. Подписывай на каждой странице, – остановившись около комода в прихожей, дает в руки бумаги и ручку.
Перед глазами все плывет. Смотрю на листы, и ничего не вижу. Руки дрожат, потому что мне страшно от происходящего.
– Мирон… – шепчу, потому что на большее не способна.
– Что, Мирон? Подписывай говорю, – сам кладет бумаги на комод и, впихнув ручку в мои пальцы, подносит руку к нужному месту.
– Что это?
– Это документы на развод, Алён. Все, надоело. У меня есть семья, а пустоцвет, позорящий мое имя, мне не нужен.
– Мирон, но я… но мы ведь, – на глаза наворачиваются слезы и голос дрожит.
Мне бы дать ему пощечину со всей силы, так, чтобы ладошка загорелась. Крикнуть, какой он негодяй и подлец. Но вместо этого, смотрю на того, с кем мы клялись друг другу в вечной любви, быть вместе и в горе, и в радости, в болезни и в здравии, и понимаю, он все для себя решил.
– Ставь подписи и убирайся отсюда, Алён. Не трепи мне нервы. Вот уже где мне твои жалостливые глазки и истерики на пустом месте, – показывает ладонью поперек шеи, и слезы все же текут из глаз.
Вот что для него наша семья – мои истерики.
– Машину можешь себе оставить. Все. Давай без слез и соплей. Будь взрослой и умной девочкой. Уйди гордо.
– Милый, а как тебе Давид? Нашему сыну должно подойти. Давид Миронович Ластов, – из спальни, укутанная в легкое одеяло, выходит женщина.
– Агат, котенок, иди в кровать. Сейчас выберем. Я только хлам выброшу из жизни и вернусь, – говорит он ей, окончательно втаптывая меня в грязь.
Я хлам, наш малыш тоже. Ненавижу. Если не хотел, зачем согласился на очередное ЭКО? У Агаты уже вон какой животик, мог бы давно честно сказать, что другую завел. Но нет, сам же толкал меня на очередную процедуру. А теперь я пустоцвет и хлам.
– Алёна, вы поторопитесь, пожалуйста, – елейным голосом тянет русоволосая девушка с модным каре. – Мы еще за кроваткой сегодня хотели съездить. И детскую надо переделать успеть, а то какая-то безвкусица у вас тут. Тоска накатывает, а малышу это вредно, милый, – последнее говорит уже не мне, но я понимаю, куда она метила.
И попала точно в цель. Девушка прошлась по мне танком и гордится этим. Ничего, отольются ей мои слезы еще. Впечатываю в грудь мужа коробку с тортом, который чудом удержали задеревеневшие пальцы и ставлю размашистую подпись в нужных местах.
– Подавитесь и будьте счастливы. Ненавижу тебя, Мирон. Трус и подлец, такой же, как и твоя девка. Вы друг друга стоите. Совет да любовь! – отшвырнув ручку, выплевываю в его сторону, вместе со всей злостью и обидой.
Можно устроить истерику, закатить громкий скандал, привлекая внимание соседей, но стоит ли? Саму себя позорить? Таких, как Мир, ничего не прошибет, и даже хорошо, что он не знает о малыше. Пусть живет со своей алчной куклой, а мы с малышом будем счастливы вдвоем.
Толкаю, теперь уже бывшего мужа в грудь, и, схватив большой чемодан, выхожу из квартиры. Вот сейчас я жалею, что лифт не работает. Больше нет той легкости в ногах, их словно в свинец окунули. С трудом спускаюсь на пару этажей, пересекаясь с молодым соседом, который помогает мне спустить чемодан, за что я ему безмерно благодарна.