Измена. Я только твоя. Лирическое начало
Шрифт:
– Ты будешь ходить с голым задом? – перебила его Вероника.
– Мой зад будет дорого стоить, - парировал Женька.
Ты закатила глаза:
– Ты торопишь события. Я даже ещё не сыграла дебютную роль.
– Да! – согласилась «подруга», - Может, её ещё выгонят.
Ника смотрела с обидой. Ты ушла из ресторана. Предпочла ему театр. Немудрено! Как по мне, выбор был очевиден.
– А твоё имя будет на афише? – восторженно бросила Лёлька.
Ты пожала плечами:
– Наверно. Ведь это же главная роль.
Девчонки шептались, думая, в чём пойти
– В театре можно свистеть? – я шутил накануне спектакля.
– Наверное, - мучилась ты.
Ты казалась сама не своя. Будто уже не хотела играть. Радость прошла, уступив место страху. Я же, напротив, сперва сокрушался, ночами не спал. А теперь... Видя, как ты волнуешься! Я пытался утешить, обнять, чтобы ты ощутила — я буду с тобой, несмотря ни на что. Я всегда поддержу. Не покину.
– Я люблю тебя, очень, - сказала впервые.
Мы лежали в постели, а я будто спал. На самом же деле, всё слышал! Прижал тебя крепче и прошептал сонным голосом:
– Я тебя сильнее.
Перед самым спектаклем я выстирал брюки, единственный мало-мальски приличный наряд. Рубашку погладила мама. Они с папой тоже купили билеты и собирались пойти. Кажется, в зрительном зале соберётся весь двор. Шутка ли, кто-то из наших играет взаправдашний взрослый спектакль.
Я читал про него. Говорили, спектакль скандальный. Как и сам режиссёр! Твой Сперанский и впрямь был противным. Худосочный в очках. Я с первого взгляда его невзлюбил! Невзлюбил всех участников труппы. Мужчин.
Я читал имена на афише.
«Кирилл Исаев, Эдуард Сорокин, Пётр Тапчинский». Но больше всего напрягало: «Антон Волецкевич». Надо же, имечко! Именно он по сюжету являлся тем самым «возлюбленным». Именно он умирал.
«По делом», - думал я, преисполнившись злобы, и глядя сопернику прямо в глаза. Глупо, конечно! Он же мне не соперник. Это притворство, игра. А это — афиша, где под надписью «Анна Ловыгина», затмевая всех прочих, сияет твой красочный лик. Это ты будешь там, моя звёздочка, Нюта. Твоя первая главная роль.
В день премьеры сходил за цветами. Хотел раскошелиться, розы купить. Но не стал. Предпочёл им букет полевых. Ты любила такие! Их нежность удачно вязалась с твоей.
Флористка одобрила:
– Очень красиво.
Я кивнул, приосанился. Взял его в руки.
– На свидание?
– с хитрецой уточнила она. Взрослая женщина, с добрым доверчивым взглядом.
– В театр, - объяснил я, любуясь цветами.
– Ооо, - протянула она, - Редкость нынче! Молодёжь в театр не заманишь. Разве что только в кино.
– Моя девушка будет играть, - я смущённо признался.
Женщина ахнула:
– Неужто актриса?
А я улыбнулся:
– Ага.
Летний
– Лёль, сходим в тубзик?
– толкнула подругу.
Лёлькин взволнованный взгляд пробежался по лицам. Она отдала «транспарант» на хранение Сане. Там красками было написано «Анька Forever» и нарисована ты.
– Мы типа фанаты?
– недоверчиво выдавил Жека.
– Мы типа зрители, - фыркнула Ника, и, чмокнув громилу, ушла.
Я смотрел, как она приближается к театру. Наверное, ты уже там? Репетируешь, красишься, про себя повторяешь слова. Я жаждал. Боялся! Но жаждал увидеть тебя. Твой чарующий выход на сцену. Твой взгляд в переполненный зал.
«Я уже здесь. Я с тобой», - написал смс. Только ты не ответила.
Глава 25. Аня
В день премьеры, с утра я была уже в театре. Мы повторяли свои монологи, тяжёлые сцены. Целовались с Антоном опять и опять! Всего в постановке было семь разных актёров. Я, Тоха, Дана, Кирилл, Эдуард, Антонина и Петя. Дана была моей матерью, яркой брюнеткой с губами кровавого цвета и взглядом, подёрнутым дымчатой пылью теней.
Кирилл с Эдуардом, что были моложе её лет на десять, играли клиентов. Она же была проституткой, которая жить не могла без мужчин. И сцены порочного толка давались ей с лёгкостью. Притом, что, раздевшись в гримёрке, она представала обычной, нормальной и даже излишне культурной особой. А я?
Меня называли «Аннета», и мне это льстило. Все парни, а их было четверо, из дам выделяли меня. Тонька, ровесница Тохи, играла подругу, мою. Мы с ней курили, менялись трусами и бусами. Петька был её парнем, но, по сюжету, пытался меня соблазнить.
В целом, в массовке ещё появлялись актёры. В момент похорон, когда мой «обожаемый» Тоха почил смертью храбрых от хвори земной. А я проливала солёные слёзы, укутавшись в тёмную шаль. А потом в этой шали попёрлась сводить счёты с жизнью...
– Боже, Боже, я не справлюсь! Я всё испорчу, - твердила упрямо, а Тонька поила меня валерианкой.
– Дура! Ты что, обалдела? Заснёшь и забудешь слова!
– утверждала «порочная мать».
Я шмыгала носом:
– Я и так их забуду.
Дана присела на корточки возле меня:
– Если забудешь, импровизируй. Говори от себя, поняла?
– От себя?
– прошептала я глухо.
Дана кивнула:
– Да, да! Главное, с чувством. Уверенно.
В гримёрке мы красились сами. Здесь, в небольшом закутке находились палетки теней, парики и костюмы. Мой костюм состоял из трёх разных нарядов. Сперва белый верх, чёрный низ, на манер юной школьницы. После — порочное платье с акцентом на бюст. А в конце — чёрный саван, в котором меня и встречает кончина. Женщина Лида, гримёр, костюмер и художник, мастерила из локонов Даны «гнездо».