Изменить судьбу. Вот это я попал
Шрифт:
И тут же послышался его зычный голос, отдающий приказы. Освоился, окончательно освоился, как и Митька, который привычно уже сидит со своей кочергой, но не сжимается в комок, когда я к нему обращаюсь. Даже дерзит, правда, в меру и ко времени, но бывает. Я как-то обхожу тему про то, что взял их к себе временно, а они мне даже не намекают на этот нюанс. Ведь известно же, что нет ничего более постоянного, чем временное, вот они и подтверждают это незыблемое правило, которое уже давно пора в аксиому превратить.
Карета тронулась, меня слегка качнуло назад, откинув на подушки. Ну что же, вот мой Рубикон. Период покоя, который я всеми правдами и неправдами выбил себе на акклиматизацию, пытаясь
Во Владыкино мы немного передислоцировались. Остерман пересел в карету Ушакова и умчался с моего высочайшего позволения узнавать, что же произошло во время его отсутствия в Верховном тайном совете, что именно Головкин написал мне в письме, содержание которого я ему так и не открыл. Ну вот такая избирательная глухота, совместно с приступами острой дебильности на меня накатывали временами, что я не слышал и не понимал ни его намеков, ни прямых вопросов.
Стремительно войдя в дом, я приказал немедля проводить меня к Феофану. Ушаков неслышной тенью следовал за мной, остановившись только возле дверей спальни, где сел в кресло, стоящее в коридоре, и приготовился ждать меня столько, сколько потребуется. Вообще, мне показалось, что Андрей Иванович по-настоящему кайфует, занимаясь этой работой. И что он всего лишь на десять минут пожалел о том, что примчался ко мне с такой скоростью, в первые минуты нашей встречи, надо сказать, весьма напряженные. А от осознания того, что ему дозволено не просто натаскивать своих птенцов, зачастую не понимающих, что они делают, а сначала обучать их теории, Ушаков впал в экстаз, из которого не выходил уже несколько дней. От избытка чувств он мне даже коротенькие справки на высшее духовенство приготовил, извинившись, что больше у него ничего нет, слишком специфический и закрытый народ это духовенство, не подступиться никак. Я тогда снова подобрал челюсть, приказал ему вернуться, и мы долго, до ночи обсуждали эту проблему. В итоге родился указ, который был уже готов, тщательно составлен вздыхающим Остерманом и подписан мною, который будет великим сюрпризом для всего российского духовенства. А то ишь что задумали, как братки сферы влияния делят. Делом пускай лучше займутся, самым что ни есть богоугодным.
В спальне, где на огромной кровати лежал Феофан, было невероятно душно. Сильно пахло ладаном, потом и болезнью. Подойдя к кровати, я опустился на одно колено, подхватил руку с перстнем, свисающую с перины, и прислонил камень перстня на секунду ко лбу. Никто и никогда не заставил бы меня поцеловать этот камень, даже если бы от этого моя жизнь зависела. Хотя что я себя обманываю, если бы от этого зависела моя жизнь, я бы камень облизал, не то что поцеловал бы.
— Я примчался, как только печальная весть дошла до меня, владыко, — проговорил я очень тихо, но Феофан меня услышал.
— Встань, государь, — неожиданно твердым голосом проговорил он. — Негоже царю на коленях пред рабом своим ползать.
Я молча поднялся, и мне тут же какой-то дьячок подставил мягкое и очень удобное кресло. Сев в него, я с искренней тревогой начал рассматривать Феофана. Ну что я могу сказать — большой мужчина. Густая черная борода только подчеркивала бледность лица, тени под глазами. Кожа на щеках висела сероватыми складками — видимо, он сильно похудел за последнее время.
— Что произошло? — спросил я, наткнувшись на внимательный взгляд лихорадочно блестевших черных глаз.
— Почувствовал себя нехорошо: полилось из меня со всех сторон, прости господи, — начал говорить Феофан. — Рези в животе были такие, что поневоле подумал я, будто в ад угодил за грехи свои тяжкие и черти
— Почему же? — я нахмурился.
— На все воля божья, и коли суждено мне было так отойти, значит, Отцом нашим так велено.
Хотел я было ответить ему довольно резко, но вовремя опомнился. Несмотря на свое вольнодумство, Феофан прежде всего священник, значит, в своем праве.
— На кого думаешь, отче? — все еще хмурясь, спросил я.
— Считай, что ни на кого, — строго ответил Феофан. — Бог им судья.
— Но…
— Не произошло злодеяние, на поправку я пошел, а тебя увидел, так и вовсе воспарил, даже глазам сперва не поверил, думал, бред горячечный, не слишком ты ко мне благоволил, государь. Дальше разбираться священный Синод будет. Наше это дело, внутреннее. Светским там нечего делать.
— А как же тот факт, что именно я являюсь главой церкви? — поддел я Феофана.
— Когда расследование произойдет, судить супостатов тебе придется, — он кивнул и на мгновение прикрыл глаза. Видно было, что плохо ему.
— Ежели худо тебе, могу оставить, чтобы отдохнул, — я немного подался вперед.
— Не надо, — он тут же открыл глаза и снова посмотрел на меня. — Побудь рядом, коли дела позволяют.
— Что ж, ежели не помешаю, то побуду, но, если обижу чем, не обессудь, — я поставил локти на колени и положил подбородок на скрещенные руки.
— И чем же обидеть ты меня сумеешь? — Феофан слабо улыбнулся.
— Тем, что велю помириться и побрататься с Феофилактом Лопатинским. — Он вздрогнул, а глаза его сверкнули. — Да-да, ты не ослышался, именно что с Феофилактом.
— За что мне такое наказание?
— За грехи тяжкие, не забыл? — я откинулся в кресле. — После того как окрепнешь, приедешь в Лефортово. Туда же Феофилакт будет доставлен. Коли я глава православной церкви, то я и буду правила устанавливать. И не по душе мне, что два умных, думающих впереди времени своего, хоть и принявшие сан, человека ведут себя, как ослы. Я читал твои ранние работы — они на грани гениальности. А сейчас что? Хочешь церковь объединить с протестантской — не бывать этому. Али ты не знаешь, что протестанты превыше души земные блага ставят? Феофилакта же, наоборот, к Риму потянуло. А про веселую семейку Борджиа все уже позабыли? Нет уж. Или вы придете к единому мнению и положите мне на стол проекты школ, как их следует создавать, где, чему учить в первую очередь, кто будет учить, дабы мракобесие и суеверие на Руси-матушке искоренить, как о том Феофилакт мечтает, или же потребую я, как глава ваш, чтобы постриг вы оба совершили и удалились от земных дел.
— Государь, — Феофан вытаращил глаза. — Что ты такое говоришь?
— То, что считаю правильным. Развели тут хрен пойми что, прости Господи, что вслух подумал. — И я как-то незаметно ставшим привычным жестом осенил себя крестным знамением. — Дед мой Петр Алексеевич правильно сделал, что патриархат упразднил, вот только я далее пойду. Священный Синод под крыло Тайной канцелярии уходит. Потому как даже священники вполне светскими проступками себя марают. А уж ежели Андрей Иванович или кто из его птенцов докажет, что в преступлении нет ничего земного, а только ересь, то тогда и вы поработаете. Но, подозреваю я, нечасто это будет. Да и забот у Синода выше крыши скоро появится, потому как школы полностью на вас будут лежать, на ваших широких плечах. Про то, чему детишек учить будете, мне прежде на подпись подавать. Всего это касается, даже уроков богослужения. Особенно уроков богослужения. Незачем неокрепшие умы вашей ересью смущать.