Изменитель жизни
Шрифт:
– …И заберут то, что привезли сегодня.
– Давайте все-таки подождем день-два. Не торопитесь, подумайте! Утро, как говорится, вечера мудренее.
– Хорошо, я подумаю, – отступил я от барьера. – Но тогда пусть ваши люди заберут старую кровать. Ей-богу, с этим вашим аппаратом у меня теперь не развернуться! – вернул я курок в исходное положение.
Обладатель убедительного баритона повеселел и горячо заверил:
– Обязательно заберем! Для будущего музея заберем! Представляете табличку: «На этой кровати перед тем как шагнуть в бессмертие спал и грезил Сергей Климентьевич Натуроведов»!
Я смутился и захотел отступного:
– У меня к вам последний вопрос. Очень для меня важный.
– Слушаю вас!
– Почему вы выбрали меня? Почему решили, что я больше других подхожу на роль доверчивого дурачка?
– Вас выбрал наш компьютер, а он никогда не ошибается, – ловко увернулся неизвестный абонент и пропал.
Другими словами, мы сошлись, но выстрелов не последовало.
3
Не знаю, как насчет сокровенных тайн жизни, но приманку мне подбросили самую, что ни есть лакомую: будущее. Какой, однако, многообещающий посыл!
Самое пустое и неблагодарное занятие – копаться в себе. Вопреки расхожему мнению «кто знает нас лучше, чем мы сами» большинство людей себя не знают и знать не хотят. Если позволено мне будет кинуть камень в огород поведенческой теории личности, в киллеры и работяги идут не потому что их этому научили, а потому что они ими родились. Мы живем, отравленные наследственным ядом времени, который нас и разрушает. Кто-то мечтает умереть в небе, кто-то в оркестровой яме, и если мы не задаем себе неудобных вопросов, то только потому что ответы на них нам известны. Из всех капитальных строений нам милее воздушные замки и наша жизнь – один из них. Давно ли я родился, чтобы существовать рядом с солнцем, небом, облаками, луной, звездами и чужими мыслями, а между тем уже четыре миллиарда и почти сорок лет всю нашу компанию обгладывает то диковинное нечто, что люди называют временем. Да есть ли на свете что-либо безжалостней и бездушней, чем оно? Думается, нет, и тот невидимый и грандиозный некто, что нажал на кнопку мирового детонатора, это знал. Знал, что вместе с ослепительным, немым и растерянным миром возникнет его вездесущий и неподкупный управитель по имени Время – бесконечная чреда сгущений и пустот, движения и покоя, света и мрака, слов и молчания, жизни, смерти и прочих маловразумительных воплощений созидания и разрушения. И что сам я, растаяв, как облако здесь, непременно когда-нибудь возникну в другом месте. Это также верно, полагал я, как и то, что все вышеупомянутое существует рядом со мной лишь затем, чтобы служить упреком равнодушному времени. Жизнь – это лабиринт, и неважно, кто нас по нему ведет – мы сами или же судьба. Как бы и сколько мы ни плутали, выход один, и нет разницы, явишься ты на выход святым или порочным. Тогда какой прок копаться в себе?
Иной взгляд на жизнь у Сеньки Лифшица, моего друга, оппонента и сокурсника, с которым мне регулярно приходится практиковать курсы алкогольной психотерапии то в качестве пациента, то гуру. Он говорит: сорок лет – вот истинная вершина отведенного нам срока. Это возраст, когда костер человеческих способностей разгорается до белого пламени. Возраст, когда становится ясна цель тех хаотичных, бессмысленных с виду устремлений, что продираясь сквозь джунгли случайностей, ведут нас к перевалу, откуда открывается вид на прекрасный город Жизни. В нем улицы и площади расположены с прямой и строгой ясностью. Вот, например, площадь Искусств. А это улица Дружбы. А там улицы Верности, Призвания, Успеха, Удачи, Благосостояния, Радости, Мира и Покоя. Над городом высится ажурный собор Любви, а рядом с ним соборная площадь Семьи и примыкающие к ней улицы Материнства, Детская и улица Счастливой старости, упирающаяся прямо в гостеприимные кладбищенские ворота. Разумеется, отдельные городские достопримечательности видны и в более раннем возрасте, но храмовый комплекс открывается только ближе к сорока. Сенька Лифшиц точно имеет право так говорить, я же к своим неполным сорока годам прослыл неуживчивым нонконформистом. Но попробуйте указать мне на мои недостатки, и я в ответ с негодованием укажу вам на дверь. Я честен, надежен, совестлив, человечен и этого достаточно, чтобы чувствовать себя цивилизованным гуманоидом. Да, я несовершенен, но одинокое дерево на ветру никогда не будет ровным, и горчащей мудрости без разочарований не достичь. Основательному я предпочитаю текучее и плакучее, мне претит копаться в грязном человечьем белье, и я никогда не стану делать чернобелое цветным. Меня коробит неряшливая, кухонная речь, равно как и истории, в которых нет эстетики: я воспламеняюсь только от красоты. Ко всему прочему я патриот, и если чем-то недоволен, то не злобно, а конструктивно. Я хочу дожить до 2035 года, то есть, до того времени, когда должно исполниться пророчество слепой крестьянки. Если оно исполнится, значит мир мертвых существует, и можно идти туда, что называется, с легким сердцем. Да, меня часто упрекают за непоследовательность, но если быть последовательным, придется признать вину за все, что я мог, но не совершил, а я не поклонник мазохизма.
Что касается брошенного мне вскользь упрека по поводу моей бывшей жены, признаюсь, он меня задел. А все потому что это единственное, чего я не могу ни простить себе, ни исправить. В минуты грусти я спрашиваю себя: стоит ли придавать значение тому, что рано или поздно должно случиться? Небытие, например. И всегда отвечаю: конечно, стоит! С той лишь разницей, что теряя жену, мы оцениваем урон задним числом, в то время как теряя жизнь, мы теряем возможность оценивать ее саму и все что с ней связано, отчего следует это делать заранее. И мы делали бы и делали это с блеском, если бы не имели дело со словами. Фокус в том, что наше косноязычие проистекает из суверенного и беспардонного права человеческих слов вещать от имени вещей и своим тощим телом заслонять их многогранную полноту. Иначе говоря, слова по самой своей узурпаторской природе вводят нас в заблуждение относительно истинной сути вещей. Здесь тот же казус, что с депутатами: присваивая себе право высказываться от нашего имени, они говорят совсем не то, что мы хотим. Или возьмите, к примеру, грибы: в природе их несколько сотен тысяч видов, и все называются грибами. Среди них встречаются весьма красивые – мухоморы, например. Очевидно, что видов любви куда больше, чем видов грибов – хотя бы потому что каждый считает свою любовь единственной и неповторимой. Однако съедобных видов любви, как и грибов – единицы. А
4
Наутро позвонили, попросили назначить время, и я им назначил на четыре часа пополудни. Приехали те же люди, аккуратно и бесшумно разобрали и вынесли старую кровать, затем занесли и собрали новую и, вежливо распрощавшись, удалились. Аппарат я пристроил в дальнем углу другой комнаты и прикрыл покрывалом.
Через два часа явилась Варвара. Окинула кровать прищуренным взглядом, плюхнулась на нее задом, придирчиво покачалась и улыбнулась, довольная. После этого прошлась по квартире, подбирая разбросанные вещи и, увидев аппарат, спросила:
– А это что?
– Сосед попросил подержать день-другой, – неловко соврал я.
Перед тем как перевоплотиться в любовницу, Варвара пошла на кухню, превратилась в кухарку и приготовила легкий ужин. Собственно говоря, жена и есть совокупность этих двух функций – кухарки и любовницы. После ужина мы удалились в спальную. Обнажившись и расчеловечившись, мы творили древнейший и примитивнейший, в одном ряду с приемом пищи и опорожнением кишечника акт, что пережил века и достался нам в допотопном виде. В нем то же творческое однообразие, с которым наши дикие предки, присев на корточки, добывали огонь. То неизменное и обязательное, чем занималось, занимается и будет заниматься человечество. С неторопливым смаком орудуя бедрами, я укладывал пули в самое яблочко, затем поворачивал подругу набок, вставлял патрон в патронник и, придерживая за бедра, продолжал набивать патронташ. Притомившись, ложился на спину, а она, усевшись на меня, развальцовывала свое зудливое нутро. Рыба ищет, где лучше, а она – где глубже. Находила и, заведя руки, откидывалась с мечтательным постаныванием. Ненасытная, она прыгала на мне до скулящего восторга, до красной испарины на скулах, до потного потека меж грудей. Животная ипостась ироничной, вышколенной редакторши гламурного ресурса, который меня, неприкаянного, приютил. За этот искрометный, полнокровный, исчерпывающий, творимый с галльским бесстыдством секс я звал ее Варвара дочь варвара, притом что тесные, однообразные, задыхающиеся от избытка чувств соития с моей скромницей-женой были мне в тысячу раз милее и дороже. Лежа рядом с любовницей, я вспоминал как вслед хрупким, пугливым росткам первых удовольствий в жене распускалась махровым цветом ее чувственность, как на крепнущем стебле желания наливались соком экзотические листья неведомых ощущений, как радовали глаз и слух кипящие соцветия белоснежных оргазмов. Где любовь – там слезы, где любовь и слезы – там счастье. Я был с ней счастлив, я был безмерно счастлив! Это когда не знаешь, что сказать, но знаешь, что делать. Это исступленное молчание и неистовая жажда жизни, это объятия и поцелуи – одновременно яростные и нежные. И все это теперь в прошлом, путь куда мне заказан.
– Ну вот, теперь другое дело… – очнулась Варвара.
– Ты о чем?
– Об этом ужасном скрипе…
– И все-таки в нем было что-то возбуждающее…
– Возбуждающее ревность… Нет уж, новая кровать – новая жизнь…
С минуту помолчали.
– Скажи, чего бы ты в оставшейся жизни хотела? – спросил я притихшую Варвару.
– Выйти за тебя замуж, – не задумываясь, озвучила она то, что говорила уже не раз, но на чем, слава богу, не настаивала.
– А с чего ты решила, что я тебе подхожу?
– Просто знаю, и все.
– Моя бывшая тоже так считала…
Надо отдать ей должное: имея к этому времени лаконичный набросок моего прошлого, превратить его в полноценную картину она не стремилась. Младше меня на два года, битая жизнью, разведенная и бездетная, она была умна, образована, тактична, когда надо – язвительна. Ей хватало и опыта, и воображения, чтобы не попрекать меня былым и обходить молчанием грядущее.
– В отличие от нее я выведу тебя в люди, – пообещала она.
– Каким это образом? – подивился я совпадению ее интереса с намерениями владельцев аппарата.
– Я вижу твои сильные и слабые стороны. Будешь меня слушать – пойдешь в гору. Уверена, она тебе по плечу.
– По ногам, ты хочешь сказать.
– Тогда уж по силам.
– То есть, брак по расчету в обмен на гору?
– Почему нет? Или ты спишь со мной из жалости?
– Еще чего! Я что, похож на благотворителя?
– Ты похож на самого себя. Ты умный, красивый, сильный и самостоятельный мужчина. А я? Что ты думаешь обо мне?
– Варюха, ты изящная, утонченная, чувственная, элегантная женщина, и я очень хорошо к тебе отношусь, но для брака этого мало, понимаешь?