Измеряя мир

Кельман Даниэль

Ну, ладно, воскликнул Гумбольдт, он признается. Но эти мертвецы такие древние, что их даже трупами нельзя назвать. В конце концов, весь мир состоит из одних останков мертвых! Каждая горсть земли была когда-то человеком, а до него еще и другим человеком, и каждой унцией воздуха тысячу раз дышали умершие. Ну и что из того, в чем проблема?

Он ведь только спросил, робко сказал главарь.

Дабы спастись от москитов, жители деревни строили глиняные хижины с плотно закрывающимися входами. Внутри жилья они разжигали костер, изгонявший насекомых, после чего вползали в хижину, задраивали вход, гасили огонь и могли побыть

несколько часов в горячем воздухе без москитов. В одной из таких хижин Бонплан так долго сортировал свою коллекцию растений, что упал от смрада в обморок. А Гумбольдт сидел рядом, кашляя и ничего не видя в дыму, писал своему брату; задыхающаяся и хрипящая собака лежала подле него. Когда же они, часто моргая, в провонявшей насквозь одежде, хватая ртом воздух, вышли из хижины, навстречу им ринулся какой-то человек, он порывался предсказать им по руке дальнейшую судьбу. Человек был голый, с пестрым раскрашенным лицом и перьями на голове. Гумбольдт отклонил заманчивое предложение, а Бонплан заинтересовался. Предсказатель схватил его пальцы, высоко поднял брови и весело уставился на его ладонь.

Ах, сказал он, больше себе самому. Ах, ах!

Что такое?

Вещун покачал головой.

Наверняка ничего нельзя сказать. Может быть и так, и эдак. Каждый сам кузнец своего счастья. Кто знает, какое оно, будущее?

Бонплан нервозно спросил, что он там видит.

Долгую жизнь. Вещун передернул плечи. Без сомнения.

А как со здоровьем?

В общем и целом, хорошо.

Черт побери! воскликнул Бонплан. Я хочу знать, что означает этот странный взгляд.

Какой взгляд? Долгая жизнь и здоровье. Это написано на руке. И я об этом сказал. А нравится ли господину этот континент?

К чему такой вопрос?

Господин пробудет здесь долго.

Бонплан засмеялся. В этом он очень сомневается. Долгая жизнь, и что же, именно здесь? Наверняка нет. Если только его к этому кто принудит.

Вещун вздохнул и, чтобы внушить ему мужество, ненадолго задержал его руку. А потом повернулся к Гумбольдту.

Тот отрицательно покачал головой.

Это почти даром!

Нет, сказал Гумбольдт.

Быстрым и цепким движением вещун схватил руку Гумбольдта. Тот хотел выдернуть ее, но индеец был сильнее; Гумбольдт, принужденный играть в эту игру, кисло улыбнулся. Вещун нахмурил лоб и подтянул его руку поближе к себе. Он склонился и снова выпрямился. Сощурил глаза, Надул щеки.

Ну, пора бы уже хоть что-то сказать, воскликнул Гумбольдт. У него полно других дел. Если там предначертано что-то скверное, ему это безразлично, он все равно ни одному слову не поверит.

Нет тут ничего скверного.

Тогда что же?

А ничего.

Вещун выпустил руку Гумбольдта. Ему очень жаль, и денег никаких не надо. Он дал осечку.

Как это? Он не понимает, сказал Гумбольдт.

Он

тоже. Но там ничего нет. Ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Там, некоторым образом, никто и ничто не просматривается. Вещун внимательно посмотрел Гумбольдту в лицо. Никто!

Гумбольдт уставился на свою ладонь. Что за ерунда!

Определенно, это его вина. Может, он утратил свой дар? Вещун раздавил москита у себя на животе. Может, у него вообще его никогда и не было?

Вечером Гумбольдт и Бонплан привязали собаку у гребцов, чтобы провести ночь без москитов в задымленной хижине. Гумбольдт задремал только на рассвете, обливаясь потом, его глаза горели, а мысли путались от дыма.

Его разбудил шум. Кто-то вполз к нему в хижину и лег рядом.

Что опять такое? пробормотал он, зажег трясущейся рукой огарок свечи и увидел мальчика.

Тебе что тут надо, спросил он, в чем дело и что все это значит?

Мальчик смотрел на него своими узкими, как у зверька, глазами.

Что такое? спросил Гумбольдт, что?

Мальчик глядел в упор. Он был совершенно голый. Несмотря на поднесенную к самому лицу свечу, он не моргал.

Что случилось? прошептал Гумбольдт. Что ты хочешь, дитя?

Мальчик засмеялся.

Рука Гумбольдта дрожала так сильно, что он выронил свечу. В темноте он услышал дыхание — свое и мальчика. Он вытянул руку, чтобы отодвинуть мальчика от себя, но, дотронувшись до его влажной кожи, вздрогнул, его словно током ударило.

Уходи, прошептал Гумбольдт.

Мальчик не двигался с места.

Гумбольдт вскочил на ноги, ударился головой о потолок, пнул мальчишку ногой. Тот вскрикнул — на Гумбольдте были сапоги, он стал надевать их по ночам после истории с песчаными блохами, — и тут же свернулся калачиком. Гумбольдт еще раз ударил ногой и попал ему в голову, мальчик тихо взвизгнул и умолк. Гумбольдт услышал свое тяжелое дыхание. Как в тумане, он видел перед собой неподвижное тело мальчика. Схватив ребенка за плечи, он вытащил его наружу.

Ночной воздух подействовал на Гумбольдта благотворно; после духоты и чада в хижине он казался прохладным и свежим. Неуверенными шагами Гумбольдт дошел до следующей хижины, где спал Бонплан. Но, услышав женский голос, остановился. Прислушался: так и есть, женщина. Он повернул назад, заполз в свою хижину и плотно закрыл вход. Через ненадолго откинутый полог налетели москиты, над его головой панически хлопала крыльями летучая мышь.

Боже мой, прошептал он. А потом, в полном изнеможении, погрузился в беспокойный сон.

Когда Гумбольдт проснулся, был уже день, жара усилилась, летучая мышь исчезла. Безупречно одетый, со шпагой на боку и шляпой под мышкой, он появился на людях. На площадке перед хижиной никого не было. Его лицо кровоточило от многочисленных порезов.

Бонплан спросил, что это с ним приключилось.

Он объяснил, что пытался побриться. Москиты не причина, чтобы одичать здесь, надо все-таки оставаться культурным человеком. Гумбольдт водрузил на голову шляпу и спросил, не слышал ли Бонплан чего ночью.