Измеряя мир

Кельман Даниэль

У него зачесался нос, его укусил комар. Он вытер пот со лба. И вспомнил сообщение Гумбольдта о москитах на Ориноко: люди и насекомые не могут долго жить вместе, ни сейчас, ни в будущие времена. Только на прошлой неделе Ойгена укусил шершень. Считается, что на каждого человека приходится по миллиону насекомых. Даже при большой ловкости и везении их невозможно истребить всех. Гаусс присел на пень, достал из кармана черствый кусок хлеба и осторожно вгрызся в него зубами. Не прошло и секунды, как вокруг его головы закружились первые осы. Если взглянуть на вещи трезво, то придется признать, что в конечном итоге насекомые одержат верх.

Он

подумал о своей жене Минне. Он никогда ее не обманывал. Сначала он подумывал жениться на Нине, но Бартельс в длинном письме убедил его, что этого делать не следует. И тогда он объяснил Минне, что ему нужен кто-то, кто будет смотреть за детьми, вести хозяйство по дому и заботиться о его матери, и что он не может жить один, а она, как-никак, была лучшей подругой Йоханны. Ее помолвка с каким-то болваном как раз недавно была расторгнута, она сама уже тоже не первой молодости, и перспективы на замужество у нее самые что ни на есть безрадостные. Минна хихикала смущенно, потом вышла и снова вернулась, стояла и теребила юбку. Потом она немного поплакала и приняла его предложение. Он вспомнил их свадьбу, и тот ужас, какой испытал, увидев невесту в белом наряде, и ее обнаженные в счастливой улыбке ог ромные зубы. Он понял, что совершил ошибку. И проблема была не в том, что он ее не любил. Проблема была в том, что он ее на дух не выносил. Что ее близость заставляла его нервничать и делала несчастным и что ее голос напоминал ему звук царапающего по аспидной доске мела; он уже чувствовал себя одиноким, стоило ему издали увидеть ее лицо, и достаточно было одной только мысли о ней, чтобы пожелать себе скорейшей смерти. А иначе почему же он согласился на эту роль землемера? Да только чтобы не бывать дома.

Он заметил, что снова потерял ориентир. И посмотрел вверх. В пасмурном небе раскачивались макушки деревьев. Лесная почва пружинила под ногами. Приходилось следить, чтобы не поскользнуться на мокрых корнях. В полдень он, пожалуй, отобедает у одного крестьянина и заработает, как всегда, колики от хлебной похлебки и жирного молока. А то, что потеть так, как потеет он, плохо для здоровья, это скажет любой врач в округе.

Несколько часов спустя Ойген нашел его бредущим по лесу и ругающимся во весь голос.

Почему только сейчас? закричал на него Гаусс.

Ойген стал уверять, что нисколько не виноват в том, что опоздал: это один крестьянин послал его совсем в другом направлении, а потом он не заметил отметки на сарае, крест стоял слишком низко, а там перед ним как раз разлеглась коза. А когда он все — таки заметил крест, она еще на него и напала. Его никогда еще не кусала коза. И что такое бывает, он этого тоже не знал.

Гаусс со вздохом вытянул руку, в ожидании оплеухи мальчишка отскочил назад. А ведь он всего лишь хотел похлопать его по плечу. В Гауссе закипело раздражение: теперь он уже не сможет ограничиться этим жестом, не посрамив себя. Так что пришлось влепить парню пощечину. Она оказалась несколько крепче, чем он сам того хотел, и Ойген глядел на него широко раскрытыми глазами.

Как ты стоишь? снова закричал Гаусс, чтобы оправдать свои действия. Стой прямо! Он взял из рук Ойгена сложенный гелиотроп. Никакого сомнения, у мальчишки мозги Минны, а от отца он унаследовал только склонность к меланхолии. Гаусс нежно провел рукой по стеклянной поверхности зеркала, по шкале и подвижному

окуляру.

Этим изобретением люди будут пользоваться очень долго! И мне бы очень хотелось, сказал он, продемонстрировать этот инструмент графу.

Какому графу?

Гаусс вздохнул. Он с малых лет привык к медлительности человеческого мышления. Но своему собственному сыну он этого простить не мог.

Безмозглый осел! сказал он и двинулся дальше.

При мысли о том, сколько еще предстоит сделать, у него помутилось в голове. Германия не была страной городов, ее населяли крестьяне, да еще некоторые чокнутые аристократы, и она состояла из множества лесов и деревень. И ему казалось, что он должен будет побывать в каждой из них.

СТОЛИЦА

В Новой Испании их ждал первый репортер.

Они попали туда с большим трудом — капитан единственного корабля на Акапулько отказывался брать на борт иностранцев. Какие там паспорта, хоть такие, хоть сякие, а он из Новой Гранады, и Испания ему не указ, и печать Уркихо для него тоже ничего не значит, здесь и раньше так было, а теперь и там, по ту сторону океана. Подкупать капитана Гумбольдт не желал из принципа, так что в конце концов они порешили так: Гумбольдт дал деньги Бонплану, а тот сунул их капитану.

Когда они уже были в пути, извержение вулкана Котопакси вызвало шторм на море, и поскольку капитан проигнорировал советы Гумбольдта — он испокон веку занимается морским делом, и это против всех правил, чтобы кто-то наводил критику на действия капитана по части навигации, члены команды могут быть за это даже вздернуты, — их снесло ветром, и они сильно отклонились от курса. Чтобы шторм на море не пропал для науки даром, Гумбольдт приказал привязать его к носу корабля на высоте пяти метров над морской поверхностью, где он измерял высоту волн в открытом море, вдали от берегов. Он провисел на носу целый день, с рассвета до ночи, с окуляром секстанта перед глазами. После этого он был, правда, немножко не в себе, но выглядел посвежевшим, румяным, был в веселом расположении духа и все никак не мог понять, почему матросы принимают его за морского дьявола.

А в порту Акапулько на причале стоял молодой человек с усиками. Его зовут Гомес, и он пишет во многие газеты как Новой Испании, так и своей европейской родины. Он испрашивает нижайшего позволения сопровождать господина графа в его поездке.

Не графа, сказал Бонплан, а всего лишь барона.

Так как он сам хочет описать свое путешествие, то ему это кажется излишним, сказал Гумбольдт и укоризненно посмотрел на Бонплана.

Гомес обещал стать тенью, призраком, практически невидимкой, но только чтобы наблюдать за тем, что требует особого свидетельства.

Гумбольдт решил для начала определить географическое положение портового города. Точный атлас Новой Испании, диктовал он Гомесу, лежа на спине и направив телескоп в ночное небо, может поспособствовать заселению колонии, ускорить покорение природы, направить судьбу страны на благоприятный путь развития. Он слышал, якобы один немецкий астроном рассчитал орбиту новой планеты. К сожалению, не представляется возможным узнать что-либо подробнее, газеты приходят сюда с большим опозданием. Иногда ему так хочется домой. Он опустил зрительную трубу и попросил Гомеса вычеркнуть обе последние фразы из того, что он записал.