Измеряя мир
Шрифт:
Они снова отправились в горы. Бонплан справился с лихорадкой и немного отдохнул: он выглядел похудевшим и, несмотря на солнце, бледным, на лице появились первые морщины, а волосы заметно поредели по сравнению с прошлыми годами. Новым было и то, что у него появилась привычка грызть ногти, и время от времени он все еще покашливал, хотя больше по привычке. У него осталось совсем мало зубов, и ему трудно было есть.
Гумбольдт, напротив, казалось, нисколько не изменился. С прежней деловитостью работал он над составлением карты континента. Он пометил зоны растительности, понижающееся с увеличением высоты атмосферное давление, взаимное вкрапление горных пород
А тот спросил Бонплана, что Гумбольдт за человек.
Он знает его лучше, чем кого-либо другого, сказал Бонплан. Лучше, чем собственную мать или отца, лучше, чем самого себя. Он никогда не стремился к этому специально, так уж сложилось само собой.
И?
Бонплан вздохнул. Он понятия не имеет.
Гомес спросил, как долго они уже находятся вместе в пути.
Он не знает, сказал Бонплан. Возможно, целую жизнь. Возможно, даже дольше.
Зачем он взвалил на себя все это?
Бонплан посмотрел на него воспаленными глазами.
Гомес не отставал. Зачем он взвалил это на себя? Почему он всего лишь ассистент?..
Не ассистент, сказал Бонплан. Сотрудник.
Почему он остается сотрудником этого человека на протяжении стольких лет и вопреки всем трудностям?
Бонплан задумался.
По многим причинам.
Например?
Собственно, сказал Бонплан, он всегда хотел уехать из Ля-Рошели. А потом как-то все вдруг совпало. Время проходит да абсурда быстро.
Это, сказал Гомес, не ответ.
Ему надо сейчас заняться кактусами, препарировать их. Бонплан повернулся к нему спиной и быстро вскарабкался на ближайший холм.
А Гумбольдт тем временем спустился в серебряные рудники Такско. Несколько дней он наблюдал за добычей серебра, проверял крепления в штольнях, простукивал породу, беседовал с добытчиками. В дыхательной маске и с рудничной лампой на лбу он действительно казался дьяволом. Везде, где бы он ни появлялся, рабочие падали на колени и взывали к Богу о помощи. Неоднократно начальникам участков приходилось спасать его от града камней.
Но больше всего Гумбольдта поражала ловкость и находчивость работавших под землей людей по части воровства. Никто из них не смел подойти к подъемной клети, прежде чем их не обыщут самым тщательным образом. Тем не менее они все-таки изыскивали способы вынести куски руды. Гумбольдт спросил, нельзя ли ему в научных целях поучаствовать в досмотре. Он находил куски спекшейся руды в волосах, под мышками, за щеками и даже в заднем проходе. Подобная работа ему не по душе, сказал он владельцу рудника, некоему Дону Фернандо Гарсия Утилла, мечтательно наблюдавшему, как он ощупывает пупок у маленького мальчишки; однако наука и благотворительность в пользу государства требуют этого. Регулярная эксплуатация недр Земли, скрывающих в своей глубине несметные богатства, будет немыслима, если не противодействовать интересам отдельных горняков. Он повторил фразу, чтобы Гомес сумел ее записать. Кроме того, необходимо рационально обновлять подземные сооружения. Слишком много несчастных случаев на рудниках.
Дон Фернандо заявил, что людей предостаточно, и если кто и умрет, всегда найдется кем заменить.
Гумбольдт спросил его, читал ли он Канта.
Немного, ответил Дон Фернандо. Но у него есть
В день их отъезда на небе рядом с солнцем маячили два привязанных воздушных шара, круглые и сверкающие от яркого света.
Теперь это модно, сказал Гомес, каждый знатный и мужественный человек хочет хоть разок полетать.
Несколько лет назад он видел первый такой шар, летевший над Германией, сказал Гумбольдт. Счастлив был тот, кто там летел. Конечно, теперь это уже не чудо, но и не стало еще чем-то земным. Как и открытие новой планеты.
Под Гуернавакой с ними заговорил молодой североамериканец. Человека с рафинированно закрученными усиками звали Уилсон, и он писал для Philadelphia Chronicle.
Ну, это уже слишком, сказал Гумбольдт.
Конечно, Соединенные Штаты находятся в тени великого соседа, сказал Уилсон. Но и у их молодой государственности тоже есть общественность, которая с возрастающим интересом следит за деяниями генерала Гумбольдта.
Горного асессора, быстро сказал Гумбольдт, чтобы успеть опередить Бонплана. Не генерала!
Перед въездом в столицу Гумбольдт облачился в парадный мундир. Представители вице-короля встречали их, стоя на возвышенности. Гостям вручили символические ключи от города. Со времен Парижа они не были ни в одной метрополии такого масштаба. В городе имелись университет, публичная библиотека, ботанический сад, Академия искусств и Горная академия, организованная по прусскому образцу и возглавляемая бывшим сокурсником Гумбольдта по фрейбергской Академии Андресом дель Рио. Он если и обрадовался встрече, то не больше, чем того требовало приличие. Положил Гумбольдту ладони на плечи и держал его от себя на расстоянии вытянутых рук, разглядывая гостя прищуренными глазами.
Так, значит, это все-таки есть правда? сказал он на ломаном немецком. Несмотря на вся болтовня.
Какая болтовня? Со встречи с Бромбахером Гумбольдт ни разу не прибегал к родному языку. Он заговорил вдруг на деревянном немецком, крайне неуверенно, временами даже подыскивая нужные слова.
Слухи, сказал Андрее. Например, что вы есть шпион Соединенных Штатов. Или испанцев.
Гумбольдт рассмеялся.
Испанский шпион в испанской колонии?
Ну да, сказал Андрее. Долго это колонией не останется. Они там это знают, и здесь тоже уже хорошо понимают.
Рядом с главной площадью велись раскопки, искали остатки языческого храма, разрушенного кортесами. В тени руин стояли зевающие рабочие, резкий запах маисовых лепешек пропитал воздух. На земле лежали черепа с драгоценными камнями вместо глаз. Десятки ножей из вулканического стекла, с большим искусством выполненная резьба по камню, изображающая сцену массового убиения людей, маленькие глиняные фигурки со вспоротой грудкой клеткой. Тут был и каменный алтарь, сложенный из грубых изваяний мертвых голов. Запах маисовых лепешек раздражал Гумбольдта, ему было не по себе. Он оглянулся и увидел Уилсона и Гомеса с блокнотами наготове.