Изместьева Ж.А. Великое прозрение. Послания Ангелов - Хранителей. Книга 1
Шрифт:
— Да поможет вам бог, — сказал старик, собираясь уйти.
— Вы не хотите посмотреть представление?
— Благодарю вас, не хочу. У меня у самого голова полна всякого вздора, — ответил мудрый старец, саркастически усмехнувшись. — Но позвольте спросить вас — не случалось ли вам задумываться над характером нашего народа? Мы народ мирный, но любим воинственные представления и кровавые бои; мы демократичны, но обожаем императоров, королей и принцев; мы не религиозны, но разоряемся на пышные церковные празднества. Наши женщины, мягкие по натуре, приходят в неистовый восторг, когда видят, как принцесса потрясает
Приход Марии-Клары и ее друзей положил конец разговору. Дон Филипо встретил их и провел на отведенные для них места. Вскоре явился отец Сальви с еще одним францисканцем и несколькими испанцами. За монахами следовало несколько горожан, вменивших себе в обязанность повсюду сопровождать святых отцов.
— Да вознаградит их господь и в жизни иной, — пробормотал старик Тасио, уходя прочь.
Спектакль начался выступлением Чананай и Марианито в сценке «Криспино и кума». Все, затаив дыхание, смотрели и слушали, один отец Сальви, казалось, пришел сюда только для того, чтобы глядеть на Марию-Клару. Печаль сообщила ее прелестному облику красоту, столь возвышенную и неземную, что легко было понять, почему на нее смотрят с восхищением. Но глаза францисканца, ввалившиеся и воспаленные, не выражали восхищения. В его мрачном взгляде читалось безнадежное отчаяние, — такими глазами, должно быть, Каин издали взирал на рай, прелести которого ему рисовала его мать!
Первая пьеса уже закончилась, когда вошел Ибарра. Его появление вызвало ропот в зале. Внимание зрителей сосредоточилось на нем и на священнике. Но молодой человек, казалось, ничего не замечал, он спокойно поздоровался с Марией-Кларой и ее подругами и сел подле них.
Одна только Синанг заговорила с ним.
— Вы видели фейерверк? — спросила она.
— Нет, дружок, мне пришлось уехать с генерал-губернатором.
— Ох, какая жалость! С нами был падре, и он рассказывал нам истории об осужденных на муки грешниках. Вообразите! Пугать нас, чтобы мы не могли веселиться! Нет, вы только вообразите!
Священник встал и подошел к дону Филипо, с которым у него, видимо, завязался бурный спор. Первый говорил возбужденно, второй — спокойно, вполголоса.
— Весьма сожалею, но я не могу уступить вашему преподобию, — говорил дон Филипо. — Сеньор Ибарра — один из наших самых видных жертвователей, и он имеет право быть здесь, если только не нарушает порядка.
— Но разве смущать своим присутствием добрых христиан — это не нарушение порядка? Все равно что пустить волка в овчарню! Вы ответите за это перед богом и властями!
— Я всегда отвечаю за действия, которые совершаю по собственной воле, падре, — ответил дон Филипо, слегка поклонившись. — Но моя весьма ограниченная власть не дает мне права вмешиваться в дела религии. Те, кто хочет избежать общения с сеньором Ибаррой, не должны к нему обращаться: он никому не навязывается.
— Но опасность этим не устраняется, а тот, кто ищет опасности, погибает.
— Я не вижу никакой опасности, падре. Алькальд и генерал-губернатор, мои начальники, беседовали с ним весь день, и не мое дело поучать их.
— Если вы не выведете отсюда его, уйдем мы.
— Очень сожалею, но я никого не могу выводить.
— Священник тотчас же раскаялся в своей угрозе, но отступать было поздно, поэтому он кивнул своему спутнику, который
В публике усилился ропот, послышались возгласы возмущения. Многие подходили к молодому человеку и говорили.
— Мы не оставим вас, не обращайте на них внимания.
— На кого это «на них»? — спросил удивленный Ибарра.
— На тех, что ушли, чтобы не встречаться с вами.
— Ушли, чтобы не встречаться со мной?
— Да, они говорят, что вас отлучили от церкви.
Юноша онемел от изумления. Он оглянулся и увидел, что Мария-Клара прикрыла лицо веером.
— Но разве это возможно? — воскликнул он наконец. — Разве мы живем в средние века? Хорошо же…
Он подошел к молодым девушкам и уже другим тоном сказал:
— Извините, я совсем забыл, что у меня деловое свидание. Я скоро вернусь и провожу вас домой.
— Останьтесь, — сказала Синанг. — Еенг будет танцевать «ла каландрия». Она чудесно танцует.
— Не могу, дружок, но я вернусь.
Шум нарастал.
На сцене появилась Еенг в красочном наряде и сказала: «Вы позволите?» Карвахаль ответил ей: «Выходите, пожалуйста». В это время два жандарма подошли к дону Филипо и попросили его прекратить представление.
— Почему? — удивленно спросил лейтенант-майор.
— Потому что альферес и его супруга подрались, и теперь не могут уснуть.
— Скажи альфересу, что у нас есть разрешение старшего алькальда и никто в городе не имеет права его отменить, даже сам префект, а он мой единственный начальник.
— Надо прекратить представление! — повторили гражданские гвардейцы.
Дон Филипо повернулся к ним спиной, и они удалились.
Чтобы не нарушать спокойствия, дон Филипо не сказал никому ни слова об этом инциденте.
После отрывка из сарсуэлы, имевшего большой успех, появился принц Вильярдо, он вызывал на бой мавров, взявших в плен его отца. Герой грозил снести им головы одним ударом и забросить их на луну. К счастью для мавров, готовившихся к бою под звуки гимна Риего [144] , вдруг возникла какая-то суматоха. Оркестранты перестали играть и, побросав инструменты, устремились на сцену.
144
Революционный гимн, написанный во время Второй буржуазной революции в Испании (1820–1823), возглавлявшейся полковником Рафаэлем де Риего-и-Нуньес (1785–1823). После разгрома революции Риего был казнен королевским правительством. В 1931 г. «Гимн Риего» стал официальным гимном Испанской республики.
Храбрый Вильярдо не ожидал нападения с этой стороны; приняв оркестрантов за союзников мавров, он бросил щит и шпагу и пустился наутек. Видя, что грозный христианин бежал, мавры без стеснения последовали его примеру. Послышались крики, возгласы, богохульные ругательства. Люди толкали и давили друг друга, огни погасли, в воздух полетели светильники и другие предметы. «Тулисаны! Тулисаны!» — кричали одни. «Пожар! Разбойники!» — кричали другие. Женщины и дети плакали, скамейки опрокидывались, зрители падали — кругом царила неразбериха, шум стоял невообразимый.