Изнанка экрана

Марягин Леонид

— Нет. Мы собирались, но поезда мимо станции шли...

— Знаешь, что там было?

— Да. Много людей передавило.

— Не передавило, — Костя зажал стержень в тиски, — а передавили. Специально смастырили. Зачем, думаешь?

Не дожидаясь Ленькиного ответа, он объяснил:

— А чтобы народу стало ясно, что его в узде нужно держать...

— Может, действительно нужно. Иначе — анархия, — вслух подумал Ленька.

— Анархия! — Костя ядовито усмехнулся, перешел к противоположной стене, снял ножовку, подтянул полотно. — А амнистия сейчас, после

смерти Еськи, была зачем? Ты думал?

Он резким силуэтом рисовался над парнишкой в проеме двери.

— Как пишут, акт человеколюбия, — ответил Ленька и для убедительности добавил: — И гуманизма...

— Как раз! — Костя вернулся с ножовкой к тискам. — По амнистии освободили хулиганов больше, чем воров, а для бакланов — закон не писан. Они так погуляют на воле, что народ вопить будет: «Давай порядок!» Значит, у них там, — он поднял ножовку вверх, — грабки освободятся. И хватай, дави всех, кто не шестерит! А зачем? Сообрази, будущий писатель! — Это звучало зло и издевательски.

Леньке хотелось что-то возразить, однако аргументов не нашлось.

Костя подытожил:

— А затем, что бляди всегда хотят наверху быть!

Он вытащил из тисков стержень и разломил его в подпиленном месте.

— Но у нас на таких тоже ключик есть, — неожиданно весело заключил он и повертел в пальцах выточенный крючок. — Видишь? Любой литой замок открывает. Знаешь замки «Первая пятилетка»?

Под козырьком эстрады на помосте в метр высотой играл джаз Кулагина. Гремел модный фокстрот «Гольфстрим», и танцплощадка шаркала сотней ног. Завсегдатаи танцплощадки — местная шпана, прислонясь спинами к торцу помоста, — дымили «памирами» и «нордами» и нагло рассматривали танцующих друг с дружкой девушек. Иногда подходил какой-нибудь опоздавший к началу танцев шпаненок в кепочке-восьмиклиночке и отпускал дежурную реплику:

— Ну что? Есть кого на хор поставить?

— Найдем, — отвечали ему самоуверенно и жадно затягивались.

Когда проходил милицейский патруль — сигаретки прятали в рукав, изображали притворную невинность на физиономиях, а самые рисковые выпускали дым в спину милиционерам.

Витька Харламов — тот, что дежурил у газеты, — босой, в одних трусах, сжав локти собственными ладонями, стоял в жидких кустиках у штакетника танцплощадки. Зебра света, отбрасываемая фонарем сквозь рейки, делала его кривоногую фигуру еще нескладней.

— Ты что? — Ленька, возвращаясь на танцплощадку с парой эскимо, увидел Витьку первым и подошел.

Витька не ответил, отвернулся, глотнув слюну.

— Вить! — заглянул ему в лицо Ленька.

— Загораю! Видишь? — зло огрызнулся тот.

— А по делу?

— Ты что — дурак? — уже не сдержался друг. — Раздели.

— Здесь?

— Ну да. Я Фаю ждал. Приставили нож вот сюда. — Витьку трясло.

— Иди домой, — посоветовал Ленька.

— Свет погасят — пойду.

— Надевай! — Ленька сбросил с себя пиджак, перекладывая мороженое из руки в руку. — Лезь через забор и иди задами.

Витька

надевал пиджак, не попадая в рукава.

— Заявлять будешь?

— Без пользы, — перебирая кривыми ногами, Витька исчез в темноте.

— Медленный танец, — объявил руководитель паркового джаза и сел за барабаны.

«Осень, прозрачное утро», — завыли полузапрещенные тогда саксофоны. Танцплощадка с фокстротного бега перешла на медленный шаг с остановками.

Ленька танцевал с Ритой.

— А где пиджак? Ты же был в пиджаке, — спросила девушка, оглядывая его худые плечи, прикрытые сеткой-тенниской.

— Дал одному погреться, — небрежно бросил Ленька.

— Когда отдаст?

— Завтра.

— Значит, завтра меня и провожать пойдешь, — показала язык Рита.

— Почему? — притворно удивился Ленька.

— Окоченеешь! — Девушка в танце прижалась к нему.

— Зато не разденут! — двинул плечами парнишка.

— Не обязательно. Могут и тенниску снять... И все остальное.

— А ты сама? Не боишься? — Это звучало уже серьезно.

— Мы до казармы всей капеллой пойдем. А ты домой — один, через линию, поздно...

— Что ж мы с тобой, теперь всегда при людях видеться будем? — вытянул губы он, изображая уныние.

— Не всегда, — обнадежила Рита, — я постараюсь что-нибудь придумать.

Девушка так смотрела на него, что Ленька понял — придумает.

— Костя, моего друга раздели! На танцах! В парке! — почти кричал Ленька, задрав голову, и Костя, сидевший на полатях сарая, понял, что парнишка пришел просить за приятеля.

— Значит, подставился, — заключил Коновалов и кто-то невидимый — с полатей торчали только подошвы его сапог — согласно хохотнул:

— Фраер неразумный!

— На нем костюм был. Новый. Мать справила. Она на второй прядильной работает. Прядильщицей. Костюм новый... И полуботинки... — не унимался Ленька.

— Ты хочешь, чтобы твоему корешу все вернули? — Костя спустился по лестнице.

Ленька, соглашаясь, кивнул:

— Ты город держишь!

— Запомни. Я могу отмазать только вора, бегающего... Такой закон.

Коновалов взял Леньку за плечи, развернул, вытолкнул из двери и задвинул за ним засов.

Потерянный и униженный, сознавая свою ничтожность, Ленька торчал у стены Костиного сарая, упершись глазами в сбитые носки собственных тапочек.

— Чо ты здесь трешься, фитиль? — Угрожающий и подозрительный окрик вернул его к действительности.

Шагах в пяти двое парней, сидя на корточках, что-то чертили пальцами на земле, поросшей хилой травкой, а третий стоял, повернувшись к Леньке и вложив руку в оттопыренный карман.

— Этот — свой, — успокоил стоявшего парень с черной масленой челкой. Леньке показалось, что видел его в окружении Коновалова. — Он с Костей про книжки разговаривает.

«Подозрительный» опустился на корточки, и они возобновили беседу, не обращая теперь внимания на Леньку.