Изнанка экрана
Шрифт:
— Тонкости работы может подсказать консультант, — сопротивлялся Сева.
— У консультанта глаза милиционера, а у тебя, я хочу надеяться, глаза режиссера.
— У нашего автора сценария — глаза писателя.
— Да. Писателя, который десять лет не выходил со своей дачи. И написал все по старым воспоминаниям!
Севе хотелось спросить, зачем мэтр взялся ставить залежалый сценарий, но тот ответил сам:
— На современную тему ничего лучше не было, но, — Давыдович глотнул минералки из горлышка бутылки и заговорил так, чтобы слышали все на
Сева понял.
...Они с Вовкой, наверное, облазили весь зоопарк.
Все, что Сева знал о животных, включая анекдоты, он рассказал Тамариному сыну, когда они ну только что не влезали за решетку к зверям.
Мальчик был в восторге, мальчик смеялся и постоянно задирал голову вверх, ожидая от Севы очередной истории.
Тамара наблюдала за их общением со стороны. Ей явно нравился возникший мужской контакт.
Иногда Сева брал тайм-аут, и компания перемещалась к очередному вольеру.
— Хочется мороженого, — просяще бросил Вовка, когда они проходили мимо лотка на колесиках.
— Что за вопрос! — лихо отреагировал Сева и полез в карман за деньгами.
— Не нужно ему мороженое, — тотчас откликнулась Тамара, находясь в тройке шагов от «мужчин».
Сева отмахнулся и вручил вафельный стаканчик пацану.
Пока Вовка, облизывая края стаканчика, созерцал антилоп, Тамара подошла к Севе, отвела в сторону и негромко пояснила:
— У него — гланды.
— Ну и что? У меня тоже были гланды. Нужно закалять и тогда...
— Давай условимся, — перебила Тамара тоном, которым однажды говорила при Севе с поварихой Клашей, — раз и навсегда: если я говорю «нет», значит — «нет».
Она подошла к сыну, взяла из его руки стаканчик, зашвырнула в вольер и приветливо улыбнулась Севе.
Сева выдавил ответную улыбку.
На пруду лебеди уже забирались в домики, когда они вышли к ограде зоопарка, где их поджидал уже знакомый зим.
Сева по-мужски «по петухам» простился с мальчиком.
Тамара посадила сына на заднее сиденье в машину, несколько мгновений стояла, склонясь над ним у открытой двери, и вернулась на тротуар, к Севе.
— Ты ему очень понравился. Знаешь, что он мне сейчас сказал? Он сказал, что хочет быть режиссером!
Тамара поцеловала Севу в щеку и, помахав рукой, укатила.
Через заднее стекло было видно, как активно машет Севе мальчик.
Сева отвечал медленными взмахами.
В темноте милицейского «газика» настороженно блестели умные глаза овчарки. Проводник, державший ее на поводке, задремывал.
— Куда едем? — спросил Сева майора Бичева, единственного оперативника в форме. Остальные в «газике» были в штатском.
— В Сходню. Там рецидивист со своими корешами встречается. Сидели вместе.
— Ну и что здесь противозаконного?
— А то, что он в бегах.
Сева всмотрелся в зарешеченное окошко.
— А
— За участковым. Он один знает рецидивиста в лицо.
— Откуда узнали, что он в Сходне? — не унимался Сева.
— От наседки, — уже раздраженно ответил Бичев, — и, вообще, много вопросов задаешь.
Дальше ехали молча.
«Газик» с потушенными фарами затормозил возле такого же милицейского на пригородной улице. Оперативники осторожно высадились из машин и цепочкой побрели по грязной обочине.
Бичев придержал Севу.
— Не лезь вперед.
— Мне нужно все видеть.
— Можешь навсегда ничего не видеть: они с оружием!
Луч карманного фонаря пополз по приоткрытой дощатой двери. На дверном карнизе темного подъезда сидел котенок. Оперативник в треснутых очечках поднял руки, снял котенка с карниза, погладил, отбросил в сторону.
— Отдохни в другом месте, а то могут зашибить. — И исчез в темноте подъезда. За ним — проводник с могучим Райтом и вся группа, которую замыкал майор Бичев.
Прозвучали удары в дверь, выстрелы, собачий рык, и наступила тишина.
Сева понял, что если не войдет сейчас, вообще ничего не увидит.
В комнате под лампой без абажура стояли трое парней со скрученными за спиной руками в окружении оперативников.
Как только Сева переступил порог, он сразу опознал в одном из парней своего давнего знакомого — Вову Нового.
Парни посмотрели на вошедшего, под которым скрипнула половица.
Новый тотчас отреагировал своей улыбочкой.
— Снюхался, падла! Жалко руки повязаны, а то бы я тебя, сучару, порвал!
Объяснять ему что-нибудь было бессмысленно.
Герой рассказывал героине у входа в ее частный домик:
— Позвонил я ему из проходной. Подождал. Вижу, выходит лейтенант, спрашивает меня. Я откликнулся, а он мне, мол, по фото он меня другим представлял. Провели меня к комиссару. Ну, рассказал я все, как было, и сказал, что в лагере я каменщиком стал, что хочу дома строить. Комиссар говорит: «Это хорошее дело, особенно нужное сейчас, когда партия переселяет людей из подвалов в отдельные квартиры»...
Героиня напряженно слушала, глаза ее увлажнялись.
—...Ну, поговорил он по телефону с кем надо, встал, пожал мне руку и сказал: «Иди работай, крестник! Строй людям дома!»
— Ты видишь, нужно верить в добро! — говорит сквозь счастливые слезы героиня.
Ефим Давыдович был удручен. Сидел мокрой нахохлившейся птицей под зимним низким небом, с которого сыпалось или летело что-то мокрое.
Мимо его кресла проходили сотрудники, пронося детали обстановки и реквизит — разбирали съемочную площадку. Зная характер шефа, никто не решался нарушить его мрачное безмолвие; лишь директор попытался подступиться, чтобы решить какую-то неотложку, но получил вялую отмашку рукой и ушел со словами «побольше братолюбия».