Изнанка королевского дворца
Шрифт:
Лиля попала не в бровь, а в глаз. Джерисон даже не подумал ответить патеру. Всякая шушера тут еще писать будет!
Патер поморщился, словно ему перец в нос попал.
– Я вообще не понимаю, патер, на каком основании вы мне тут устраиваете допрос, – перешла в наступление Лиля. – Что я такого сделала, чем заслужила подобное отношение? Вы словно пытаетесь найти во мне какой-то изъян.
– Как вы могли такое подумать, ваше сиятельство. Просто забота о душах…
– Это тоже ваш долг, я понимаю. Но пастор может подтвердить, что я практически
Разговор длился еще минут пятнадцать. Патер изворачивался и так, и этак, пытался подловить Лилю хоть на чем-то, но куда уж бедняге было равняться с девчонкой из гарнизонного городка.
Вот представьте себе.
Все у всех на виду, на одном конце чихаешь – на другом «будь здоров» говорят, любую новость обсуждают по месяцу… Поневоле изворачиваться и сплетничать научишься. А где одно, там и другое. Оправдываться Лиля умела виртуозно. И вообще.
Все согласно старому анекдоту.
– Дорогой, я и моя подруга видели тебя в гостинице с любовницей.
– Дорогая, я не был в гостинице, у меня нет любовницы, твоя подруга ошиблась, ты ошиблась, это был не я… ну и так далее.
Главное – не признаваться. Ни в чем, никогда, ни за что. Чистосердечное признание хоть и уменьшает вину, но увеличивает наказание. Однозначно.
Так что патер поборолся с Лилей и плюнул. И сосредоточился на пасторе Воплере.
– Сын мой, вы не хотите принести мне свою исповедь?
Воплер кивнул.
– Да, патер. Я хотел бы раскрыть душу и, возможно, получить совет. Мне нелегко.
Лиля вздохнула:
– Пастор, мы будем ждать вас.
– Ваше сиятельство, не стоит…
Бесполезно.
– Пастор, вчера чуть не пострадала моя дочь. Если что-то случится с вами – я себе век не прощу. Это не обсуждается. Мы ждем вас.
И вышла обратно в храм.
Пастор Лейдер ни прощания, ни прощения не удостоился. Наоборот, Лиля поставила себе галочку – узнать, за что его сюда сослали. И если удастся – сослать его еще дальше. На местные Соловки. К чертовой матери!
Копать он под нее вздумал! Да еще так топорно!
Каз-зел!
Для пастора Воплера настал сложный момент.
Кенет отнюдь не был глупцом. О нет… Он многое видел, многое понимал, о многом размышлял. Только вот… Он был болезненно честен в своей вере. Он знал, что Альдонай существует, готов был убеждать в этом каждого встречного и жить только по его заветам.
Ага. В юности.
Потом жизнь резко обломала его мечты.
Как обнаружил Кенет, начав жизнь пастора, вера и религия – это две большие разницы. Примерно такие же, как корова и присосавшаяся к ней пиявка. Иначе Кенет не мог назвать тех своих собратьев по церкви, которые паразитировали на людях, пользуясь их верой и наивностью. Увы…
Оказалось, что в церкви полно мерзавцев, которые больше думают не о том, как принести свет в души людей, а о своей личной выгоде. Что любого можно оклеветать, подставить, обидеть, заслать в такой глухой
Можно.
Кенет понял, что ему никогда не выбраться из Иртона. А когда умерла его жена, потерял всякую надежду на счастье. И принялся беречь и воспитывать Марка.
Все изменилось с появлением Лилиан Иртон.
Он помнил, как горел храм. Помнил чувство острой безнадежности. Помнил, как боялся за сына – ведь все его сбережения… Чем он будет кормить мальчика зимой? Ан нет.
Лилиан Иртон забрала их в замок, одела, обула, накормила, приставила Марка учиться, причем вместе с юной виконтессой. Это было сродни чуду. Помощи с неба. Подарка Альдоная.
Но, когда он как-то попробовал заговорить с графиней о своей благодарности, та только отмахнулась.
– Пастор, вы что – полагаете, я могу бросить кого-то умирать голодной смертью? При чем тут благодарность? Это нормальный поступок. Это мой долг как графини.
Да, но долг не включал всего, что дала ему Лилиан Иртон. К Кенету вернулся смысл жизни.
Он отлично понимал, что вирмане не сильно воспринимают его проповеди. Но… пусть не святятся! Важно другое. Если он посеет в их душах и в душах их детей хотя бы одно семечко истинной веры – все уже было не зря.
Пусть не сразу, но оно прорастет.
А за Марка он вообще готов был графине руки целовать. Он не знал, что и когда от него потребуют, но был готов платить.
Увы…
Только спустя несколько месяцев он понял, что Лилиан Иртон все делала совершенно бескорыстно. Она ничего от него не ждала. Только духовной поддержки, которую он и так должен был ей оказать. Вот и все.
Она не требовала благодарности, она не торговала своими милостями, она просто делала. И пастор преисполнился благодарности. Он видел странности графини. Но видел также, что они не несут зла в мир. Наоборот. Правильно использованные, они дадут много хорошего. Она лечила, учила, заботилась, трудилась наравне со всеми и никогда не требовала для себя благодарности…
А вот патер Лейдер добрых чувств у Кенета не вызывал. Ибо был представителем касты церковных карьеристов и выжиг.
Кенет привычно опустился на колени для исповеди.
– Брат мой в вере, моя душа сейчас чиста и спокойна.
– И тебя не тревожат язычники?
– Графиня делает все, чтобы они узрели свет истинной веры. И я, недостойный, стараюсь способствовать ей в этом.
– И не тревожит тебя поведение самой графини?
– Брат мой, я тесно общаюсь с ней. Она добра, умна и благородна. Если бы в ней было хоть пятно черноты, я заметил бы это. Но она бережется от происков Мальдонаи.
– Да неужели?
История с Дамисом Рейсом заставила патера сдвинуть брови. А данное объяснение – мол, графиня считает, что Альдонай соединил и расторгнуть этот союз нельзя. А осквернять свою клятву перед Богом и свое ложе – вовсе последнее дело, что бы там в семье ни происходило… Такого бесчестья ни для себя, ни для своей семья графиня не допустит.