Изобилие
Шрифт:
– Хм, в Болгарии фашизм не слабее немецкого был, – усмехнулась дочь Марина. – А сербы издавна косоваров гнобили.
– Да неправда! – Толокнов рассердился. – Что ты чушь-то городишь! Гнобили…
– Правда, пап. Почитай историю.
Николай Сергеевич взглянул на жену, ища поддержки, та лишь пожала плечами.
После ужина он долго перебирал имеющиеся в доме книги, искал что-нибудь историческое. Не нашел, а у дочери спрашивать
Уже поздно вечером выступал российский президент. В своем кремлевском кабинете, необычный, новый какой-то в очках. Предостерегал Клинтона от роковой ошибки.
– Очухался! – насмешливо и вместе с тем радостно воскликнул Толокнов, и в душе потеплело от удовлетворения, будто увидел пусть немощного, но все же встрепенувшегося, скалящегося вожака.
– Та-а, – жена отмахнулась, – опять сляжет. Всегда с ним так…
– Пусть попробует только! Этого ему народ не простит.
– Его как-то мало волнует – прощают его, не прощают…
– Ладно, послушать дай!
Николаю Сергеевичу не понравились слова жены, но спорить не стал. Жадно слушал речь президента и впервые за многие годы был с ним согласен.
– А если действительно начнется, Коль, – почти шепотом сказала жена, – и у вас ведь усиленную введут. Да?
– Ну, это само собой, – согласился Толокнов, скрывая за спокойным тоном некоторую гордость. – Там начнется, здесь стопроцентно отзовется. И еще как, чувствую!..
– Может, отведет Господь, не допустит…
Нет, началось. Первые ракеты упали на Югославию, и вскоре у американского посольства появились пикетчики. В окна полетели яйца, молодые парни мочились на дверь центрального входа.
– Во, во, и правильно! Что ж они думают – мы им аплодировать будем?! – одобрял начинающийся протест Николай Сергеевич. – И гранатку бы можно кинуть в ответ на их бомбы. Пускай понюхают!
2
К восьми утра невыспавшимся и воинственным прибыл на службу. В раздевалке, где меняли гражданскую одежду на форму, разговоры велись только вокруг налетов и бомбежек. Все, понятно, ругали Запад, предсказывали неминуемые служебные проблемы.
– Теперь-то гайки завинтят, – говорил мрачно лейтенант Савин, сосед Толокнова по кабинке. – Теперь не погуляешь.
– Настоимся в оцеплениях как пить дать, – согласно кивал прапорщик Чепурнин, затягивая шнурки мощных высоких ботинок. – Одно радует, что весна.
Николай Сергеевич буркнул:
– Это по календарю только… – И добавил громче, с обидой: – Собирался на дачу смотаться, а теперь, видно, долго не получится…
По
– Вот, накаркал про оцепление, – сказал Толокнов Чепурнину укоризненно, когда они вместе направлялись к автобусу. – Неприятная служба сегодня.
– М-да, приятного мало. – Чепурнин хмыкнул кисло и пожал плечами: – Что ж делать… Я тоже засел бы сейчас на любимой тихой «Смоленской», кофейку б заварил, почитал…
Почти до трех просидели в автобусе в глубине Девятинского переулка, ожидая приказа выгружаться. Молодые ребята дремали, заметно скучали.
Толокнов и его сверстники разговаривали:
– Техникой, конечно, надо помочь. Новейшими зенитками нашими, спутниками.
– Да послать эскадрилью «сушек», чтобы контролировали воздушное пространство…
– Хе-хе, легко сказать!
– Милошевич тоже хорош гусь.
– Почему это?
– Ну, он же на нас все последние годы плевал. Все думал, что сам с усам. А теперь попрыгает…
– Но мы будем защищать не Милошевича, а людей. Сербов!
– Это-то понятно…
От посольства доходила однообразная информация: перед ним толпа человек в пятьсот. Кидают яйца, бутылки, банки с лечо, пузырьки с чернилами. Несколько удароустойчивых стекол разбито. Освистывают пришедших за визами. Но пока ничего серьезного, ситуация под контролем.
– Устроят теперь америкосам спокойную жизнь, – злорадствовал Чепурнин. – Нервишки блокадой пощиплют.
Всегда все знающий лейтенант Глушко ответил уверенно:
– Они ночью еще выехали куда-то за город, на свои дачи. Там отсиживаются.
– Пусть вообще домой мотают! Высылают же послов во время войны… – встрял в разговор старших юный прыщеватый сержантик; на него посмотрели как на тявкнувшего несмышленого щенка.
В три часа поступил приказ выдвинуться к посольству и оцепить левое крыло здания.
– Наконец-то, – облегченно, устав от бездействия, выдохнул Толокнов.
Людей перед посольством оказалось уже далеко не пятьсот человек, а все тысячи полторы. В основном молодежь и пенсионеры. Толпа беспрерывно гудела, часто взрывалась дружным скандированием: «Ю-го-слави-я!», «Янки, гоу хоум!» Люди помахивали красными, трехцветными российскими и югославскими, андреевскими, синими элдэпээровскими флагами, трясли плакатишками, наскоро изготовленными из настенных календарей.