Изобретатель Вечности
Шрифт:
Все стали друг другу чужими, словно они не прожили вечность под одной крышей, и близок им был только тот, ушедший, создавший и разрушивший их маленький бабочкин мир. Он был им близок, хотя он-то ушел особенно далеко - так далеко, что не хватит и вечности, чтобы вернуться.
Студентка встала.
– Хватит с меня вашей энтомологии? Он там сейчас умирает, чтобы мы могли еще немножко поползать, попорхать!
Она отбросила свой аккуратный конспект - почему-то не в сторону Профессора, имевшего прямое отношение к энтомологии, а в сторону Коммерсанта,
– Счастливо оставаться. Приятной вам вечности. Я не хочу, чтоб за меня умирали другие.
– Как будто только за вас, - сказала Парикмахерша, а Коммерсант выразил эту мысль более четко и доказательно:
– Человек умирает за коллектив. Это нормально. Ненормально, когда коллектив гибнет ради одного человека.
Старуха чуть не бросилась на него с кулаками:
– Он считает это нормальным! За него умирает человек, а он считает это нормальным!
– Не за меня, - терпеливо объяснил Коммерсант.
– Он умирает за коллектив, а каждый из нас - всего лишь частичка коллектива.
– Я не частичка, - сказала Студентка, - я человек. И я имею право умереть сама за себя, как положено человеку.
Парикмахерша возразила:
– Что значит - за себя? Ведь не вы же...
– Именно я. Мне стыдно, что я не сказала об этом раньше, но это я, я утопила этого боша.
Она была похожа на Старуху в молодости: такая же непреклонность, такая же решимость идти до конца, не думая о последствиях. А Старуха давно уже привыкла думать о последствиях, и в данном случае она их ясно себе представляла. И когда Студентка поднялась, чтоб уйти, Старухе показалось, что это уходит ее молодость, уходит, чтобы больше не возвращаться.
– Этого не может быть, - сказала Парикмахерша.
– Я видела, как вы плескались в воде - осторожно, чтобы не замочить прическу.
– И тем не менее я это сделала.
Профессор покачал головой:
– Не думаю, чтоб вы были способны убить человека.
– Вы меня плохо знаете.
Профессор улыбнулся. Как он может плохо ее знать, если она прослушала у него курс лекций? Манера слушать у каждого своя, поэтому, если хочешь человека узнать, посади его слушать лекцию.
Заговорил Коммерсант, пытаясь внести здравый смысл в эту эмоциональную неразбериху.
– Вероятно, у вас был повод его утопить? Он, наверно, вас оскорбил, унизил ваше достоинство?
Он, как преподаватель на экзамене, подсказывал ей ответы. Несмотря на ее враждебность, он все-таки хотел ей помочь.
Студентка подтвердила, что офицер унизил ее достоинство. Нет, лично ей он ничего не сделал, он даже ее не заметил. И все же он унизил ее достоинство.
Здравый смысл исчез, опять началась какая-то путаница. Как можно унизить достоинство девушки, не видя ее и не подозревая о ее существовании? Профессор сказал, что сам факт оккупации унижает достоинство каждого человека. Но, конечно, не до такой степени...
– Так вы из политических соображений?
– догадалась Парикмахерша. Она была
– Как бы ни было, я одна буду за это отвечать.
– Студентка шагнула к выходу, но Старуха оказалась там раньше.
– Это не вы утопили офицера.
– Откуда вам это известно?
Старуха улыбнулась своей возвращенной молодости:
– Мне известно. Потому что его утопила я.
– Вы? Пожалуйста, не смешите! С вашим ревматизмом, радикулитом, с вашими спазмами...
– Бакалейщица перечисляла болезни, на которые Старуха жаловалась не раз, и каждая была весомым аргументом и наповал сражала болящую, как сражают только болезни.
– Ну и что, что радикулит?
– отбивалась Старуха.
– Стоит мне собраться с силами...
– В вашем возрасте это не так просто.
Он был молод, Коммерсант, и не выбирал выражений, говоря о чужом возрасте. Но Старуха больше не стеснялась своего возраста: ее возраст давал ей право выйти первой, удержать эту молодость, отдав вместо нее свою старость. Отдать старость взамен молодости - это значит снова стать молодой...
Студентка обняла Старуху за плечи:
– Ну пожалуйста... Они вам все равно не поверят. А мне поверят, я скажу, что он меня оскорбил, унизил мое достоинство...
Как будто Старуха этого не может сказать. Как будто у нее нет достоинства, которое можно унизить.
– Женщины!
– воскликнул Профессор.
– Почему вы берете на себя неженские дела? Разве там не было мужчины? Разве некому было утопить офицера?
– Кого вы имеете в виду?
– сухо спросил Коммерсант.
Возникло молчание, которое сначала было неловким и беспомощным, но потом, крепчая, становилось все более выразительным, уверенным и могучим. И, нарушая это торжественное молчание, Профессор сказал:
– Я имею в виду себя.
В минуту опасности медляк-вещатель становится на голову и начинает вещать. Другие жуки разлетаются, а он медлит, потому что ему нужно оповестить... всех, кому грозит опасность, оповестить...
– Что, не похоже? Кабинетный ученый, книжный червь, и вдруг такая партизанщина. А между тем...
– Профессор говорил быстро, не так, как на лекциях, как будто боялся, что сейчас прозвенит звонок.
– Я его сразу заметил. Когда он разделся и вошел в воду, я последовал за ним... В молодости я был неплохим пловцом, да и сейчас... В общем, я решил его утопить...
– Из политических соображений?
– поинтересовалась Парикмахерша.
– Из политических. Из государственных. Из каких хотите. Решил использовать неиспользованные возможности, как говорил приятель мой Психиатр, прививая своим пациентам истинное величие. Я хоть и занимаюсь насекомыми, но в человеке этого не люблю...
– Он говорил вдохновенно, и в глазах его появился отблеск того огня, на который он в данную минуту летел, как ночная бабочка. Но бабочка не видит, куда летит, а он видел.