Изобретательница динамита: Оригиналка
Шрифт:
— Где «там»?
— Ну, ты говоришь, есть люди, которые всю жизнь ковыряют кладку, чтобы вынуть хоть один кирпич и посмотреть, что за стеной, — говорю. — Вот мне и стало интересно: а что там может оказаться?
— Но это же очень просто. — Сестра чуть склоняет голову набок. — Там другой человек. В точности такая же кирпичная комната, — говорит она. — А в ней — всего лишь один другой человек.
Глава 16
Чтобы представить себе Криськиного ребенка нынешним вечером,
Он дышит, но еле-еле. У ребенка обморок, он без сознания, если так можно выразиться о грудном младенце.
Мы с сестрой вызываем «скорую».
Последние дни с Криськой творилось что-то неладное, она будто предчувствовала: просиживала часами на кухне, писала стихи, к своему малышу наведывалась только затем, чтобы укачать его или покормить из бутылочки. Хотя месяца полтора назад, я помню, когда сестра переехала ко мне, она не отходила от ребенка ни на шаг. Потом началась эта стройка века, сестра стала пропадать до самой ночи на берегу реки у разрушенного сарая, а ребенок оставался на мое попечение.
И вот, кажется, для Криськи пробил час расплаты за пренебрежение материнским долгом.
В машине «скорой помощи» мы несемся с мигалками, но почти без сирены. Я сижу рядом с водителем, а сестра с ребенком и санитарами — позади, за перегородкой. До местной «неотложки» мы добираемся на удивление быстро.
В здании больницы холодно, несмотря на батареи; и темно, несмотря на люминесцентные лампы под потолком. Пусто, несмотря на множество людей, которые ходят по коридорам и ютятся под стенами, сидят на корточках и на стульях с квадратными откидными сиденьями. Эти стулья плюс неряшливого цвета кафель — обязательные для наших районных больниц вещи.
Санитары остались возиться с каталкой у машины «скорой помощи», а Криську и меня перехватил и потащил за собой молодой бородатый врач. Он повел нас по бесконечно петляющим коридорам в неотложное отделение или в реанимацию, не знаю.
— Где он? Что с ним? Когда я увижу ребенка? — Криська допрашивает по пути молодого доктора, но тот лишь презрительно бросает ей через плечо: «Успокойтесь».
Мне кажется, Криська получила свое очередное несчастье, из тех, которые она так любит. Новый источник творческих сил и вдохновения.
Меня останавливает пожилая медсестра:
— Вы муж?
— Нет, — говорю. Я родственник. То есть брат.
— Вам туда нельзя. — Медсестра качает головой. — Ожидайте в зале.
Честно говоря, мне и самому не особенно хотелось заходить.
— Коля. — Я оборачиваюсь на Криськин голос. Она стоит в дверях «неотложки». Говорит: — Не жди меня, иди домой.
Киваю, выхожу на улицу. Курю, жду минут двадцать, потом плетусь на остановку, лезу в автобус.
Прихожу домой, сажусь в кресло, наугад беру с полки книжку. Листаю страницы, притворяясь для кого-то, будто читаю. Для себя самого, видимо. На самом деле мне трудно уловить, о чем книга. Я не всматриваюсь даже в иллюстрации.
В спальне никто не плачет. В квартире ни звука. Только пустая, мертвая тишина.
На
Щелкает замок входной двери, из прихожей доносится шорох. Я вскакиваю с кресла и выхожу встречать.
Криська стоит на пороге, глядя на меня. Взгляд ее безразличен и пуст, ничего не выражает.
— Водка есть? — спрашивает сестра.
— Полбутылки, — говорю. — В холодильнике.
Криська кивает, потом как-то буднично кладет у зеркала сумочку, снимает куртку, вешает ее в шкаф.
— Что с ребенком? — спрашиваю.
— Ребенка больше нет, — просто отвечает сестра, стаскивая туфли и аккуратно пристраивая их под стену.
На миг я теряю ощущение твердой почвы под ногами. Потом делаю шаг к сестре, беру ее за плечи, смотрю в Криськины карие глаза. Она никак не реагирует, молча глядит на меня в ответ.
— Ты… — запинаюсь. — Ты в порядке?
Дебильный вопрос из американских фильмов.
Сестра без слов пожимает плечами, отводит взгляд. Обнимаю Криську, она прячет лицо у меня на груди.
Мы стоим, стоим, стоим без единого звука, молчим оба. Уже поздно, в доме все спят. В спальне тихо. Квартира звенит тиши ной. Это от электросчетчика, мне кажется, там очень тонкие нити в предохранителях, они вибрируют и тонко поют, чуть слышно бормочут, когда по ним проходит ток.
Криська не плачет. Она вялая, бледная и прохладная.
— Я кричала, — шепчет сестра мне в свитер. — Я угрожала им…
Глажу ее смоляные волосы, пропускаю длинные пряди сквозь пальцы. Что еще можно сказать или сделать, я не знаю. У меня нет опыта. Просто стою и обнимаю ее, не говоря ничего в ответ.
— Они ведь… — сдавленно бормочет Криська. — Они ведь даже не пытались. Даже не попробовали…
Глава 17
Помню, что пытался сказать что-нибудь еще, как-то ее утешить, но она ответила, мол, оставь меня в покое, иди спать. Я отказался. Она сказала мне что-то очень грубое и, в ее стиле, ядовитое, я обиделся и на нее накричал. Тогда она ушла на кухню и хлопнула дверью. А я пошел к себе, стянул свитер, расстелил постель и сел на край дивана.
Спать. Ха! Попробуй засни, когда у тебя выбили почву из-под ног. И когда ее ощущение все никак не вернется. Когда в кухне сидит твоя сестра, у которой только что умер ребенок. Когда она звенит стеклом о стекло, должно быть, наливая себе водки.
Больше никаких звуков: ни рыданий, ни звона бьющейся посуды, ни грохота падающей мебели. Открывается дверь ванной. Потом захлопывается. И все.
Говорят, отсутствие слез, истерики, крика, экспрессивной реакции — это очень плохо. А зная характер моей сестры, можно вообще цепенеть от ледяных предчувствий. Что я и делаю. Потому я и не могу заснуть. Сижу в темноте и боюсь. Не за сестру. Не за себя. Боюсь вообще, просто самого течения времени. Боюсь завтрашнего дня, следующей минуты, следующей секунды. Проходит час, потом еще один. Из кухни доносится журчание воды. Проходит еще несколько минут.