Изобретение театра
Шрифт:
Таким образом, театр, который сам есть не что иное, как организованная иллюзия, призывает нас к сугубой реальности. А мы, в свою очередь, созидая эту видимость реальности на сцене, пытаемся доказать, что Игра, если, конечно, она талантлива, может подменить Жизнь.
Но именно этим занимаются сами герои пьесы Олби, потерявшие гармонию с самим собой и друг с другом в бесовстве вражды и остервенелой житейской нетерпимости.
Марта и Джордж выдумали себе сына и живут, играя с ним долгие годы, как с живым. Бездетная пара – в канун разрыва, на пике своего семейного конфликта. Дальше ТАК
Опустошенные во взаимной битве не на жизнь, а на смерть, муж и жена делаются похожи на двух профессиональных боксеров, которые, обессилев совершенно в девятом раунде, повисают друг на друге, а в десятом снова и снова бодро и агрессивно атакуют с невесть откуда взявшимися азартом и силой! – будто и не было этого «повисания», этого псевдоотдохновения – борьба продолжается, черт возьми, и нет ей конца и края!
И все же «хеппи-энд» наступает, но не в виде вульгарного американского штампа, а как всепобеждающий знак драматургии жизни: пьеса о жутком разрыве превращается на наших глазах в мощнейшую пьесу о прекрасной любви.
У Б. Пастернака есть цикл стихов «Разрыв» и там вопиет такая звукоречь:
О ангел залгавшийся, – нет, не смертельно Страданье, что сердце, что сердце в экземе!Это очень точно – когда ангелы лгут, происходит разрушение. Перед нами две супружеские пары и обе непрочны и порочны, хотя одна – молодая – на вид здоровая семья, а другая – постарше – болезненно и бестолково занимается самораспадом. Бесплодие – их общая беда, но куда страшней диагноз этим несчастным людям: их сердца действительно в экземе!..
Олби ведет своих героев через круги семейного ада, который они сами себе устроили, – схватка мужского и женского полов носит вроде бы частный характер, но наш чувствительный к чужим судьбам зритель, надеюсь, увидит в этой пьесе не только картинку домашней американской жизни, но и себя – что-то такое, что единит нас всех при всей разнице наших географий, менталитетов и социумов.
Ведь в России люди тоже частенько разводятся и мучаются в одиночестве и взаимном отчуждении!.. Признаемся, мы тоже «боимся Вирджинии Вулф», когда оказываемся без любви да в пустоте.
Раньше считалось, что Олби «разоблачает» мелкобуржуазную сущность «американского образа жизни» – тем эта пьеса якобы нам и близка. Это чушь.
Пьеса близка нам прежде всего своей человечностью, в воспроизведении которой всегда был признанным мастаком русский психологический театр и его Величество Актер.
В нынешние времена, согласитесь, такой театр утверждает себя на подмостках все реже и реже. Больно сознавать, что так называемая школа переживания, школа реалистической, тонкой в своих переливах и таинственных изъявлениях игры делается якобы никому не нужной. За это заблуждение мы расплачиваемся кризисом в актерском цехе, где новые именитые посредственности демонстрируют неумение играть сердечно, с полной самоотдачей своей психофизики и своего интеллекта – чего нет, того нет!..
В этой ситуации театр «У Никитских ворот» берет в свой репертуар пьесу Олби, чтобы в очередной раз сделать попытку глубинного распознания
Что касается меня лично, то я помню, как Эдвард Олби, будучи в Москве, кажется, в 77-м году, пришел вместе с Васей Аксеновым на «Историю лошади» в постановке БДТ и выразил свой восторг увиденным.
Мне бы очень хотелось, чтобы постановка «Не боюсь Вирджинии Вулф» на сцене театра «У Никитских ворот» ему тоже понравилась…
Два Чехова
Пьеса-фантазия Марка Розовского По мотивам одноименного рассказа А. П. Чехова
Режиссер-постановщик – народный артист России Марк Розовский
Сценография и костюмы – заслуженный деятель искусств России, лауреат Государственной премии России Татьяна Сельвинская
Сценическая редакция и постановка – народный артист Латвии Аркадий КАЦ
Сценография и костюмы – заслуженный деятель искусств России, лауреат Государственной премии России Татьяна Сельвинская
Премьера – апрель 2004 г.
Марк Розовский. Предисловие к пьесе «Пари» (после третьего звонка).
Уважаемые дамы и господа! Уважаемая публика!
Прошу прощения за маленькое, минуты на две-три, предисловие. Это неизвестный Чехов. Кого ни спрошу: помните ли рассказ «Пари», никто и вспомнить не может. Наверное, и вовсе этот рассказ не читали.
А зря. Это рассказ-притча.
Это необычный Чехов.
Настолько необычный, что многие скажут: это – не Чехов. Однако ошибутся, ибо авторский мир Антона Павловича действительно необозрим. Лукавый взгляд сквозь пенсне как бы дразнит нас: то, что ждешь от меня, – не получишь, а получишь то, что не ждешь.
Рассказ «Пари» – неожиданный рассказ Чехова. А впрочем, почему неожиданный?.. Ведь назвав свой знаменитый поток шедевров – «Пестрые рассказы», автор прежде всего настаивает на ПЕСТРОТЕ, а значит, готовит наше восприятие к самому сногсшибательному диапазону. В том-то вся и штука, господа, что рассказ «Пари» – это тот же Чехов, это та же рука Мастера, тот же лапидарный стиль, находящийся в родственных отношениях с талантом.
И как бы чужд не казался ЭТОТ Чехов ТОМУ Чехову, которого мы все знаем и любим, нам придется воистину открыть для себя в нем еще и еще такое, за что мы полюбим его еще больше. Именно такие чувства я испытал, когда решился на страшное действие – немножко дописать Чехова при перетаскивании его прозы на сцену. Да, да, не пугайтесь, именно дописать. Ах, простите меня, Антон Павлович, ах, простите… Может быть, меня оправдает только тот факт, что в пьесе «Пари» (по рассказу «Пари») весь Ваш текст дословно, скрупулезно сохранен. А вот за остальные мои домыслы к Вашей блестящей прозе ответственность несу уже я.