Изобретение зла

Герасимов Сергей Владимирович

Лапша была вкусна и обильна.

62

Закармливание анастадином продолжалось шесть дней. Ничего не происходило.

Время будто остановилось в госпитале. Пациенты лежали или тупо бродили, не разговаривали, не смеялись, смотрели только вниз. Однако Манус не проявлял признаков жизни. Рано или поздно ему это надоест, - думал Арнольд Августович.

– он бездействует, значит, он ничего не может. Значит, хотя бы в чем-то я могу быть сильнее его. Хотя это удивительно - ни одной попытки исправить положение.

Он мог бы подослать новое

СТС и заставить его разгромить запасы лекарства. Он мог бы натравить на нас родителей, родственников и инспекторов. Он мог бы хотя бы попробовать. Но он не делает ничего - значит ли это, что я победил?

С каждым новым днем затишья он все более верил в случившуюся победу. Еще сегодня, ещё только сегодня, - говорил он себе, - если сегодня положение не изменится, то я прав. Он чувствовал, что время работает на него. Каждый новый день он говорил себе, что нужно только пережить сегодня. Так прошли шесть дней.

Пациенты лежали или тупо бродили, не разговаривали, не смеялись, смотрели только вниз. Он не знал, что реальное время и время игры текут по-разному. Он не знал, что затишье означает отвлечение Мануса, не знал, что сейчас Манус наблюдает за приближением собственной смерти. В первый день спокойствия Манус смотрел на большой пожар и удивлялся длинным огненным змеям; во второй день спокойствия он смотрел на солдат, рубящих магнолию и гадящих в фонтане, в третий

– на то, как устанавливают виброскамью, в четвертый - на самого себя, спрятавшегося на антресолях; в пятый - на кричащую Магдочку, в шестой - на

Бромби Сноба, идущего убивать. Все эти дни явлись для Мануса четырьмя минутами личного времени. Когда четыре минуты прошли, он снова принялся за игру. А тремястами годами позже заканчивался шестой, последний, день спокойствия.

Каждый вечер и два последние утра Арнольд Августович уединялся с Веллой и беседовал с ней о тех вещах, которые хотел понять. Велла продолжала сидеть неподвижно в том же кресле, продолжала худеть и волосы её продолжали расти.

– Почему твои волосы растут?
– спросил он.

– От скуки. Я не могу двигаться, но надо же мне чем-то заняться.

– Довольно странное занятие.

– Странное для человека, но не для меня. Я ведь способна изменить себя и этим отличаюсь от вас. Когда ты меня убьешь?

– Я не знаю как это сделать.

– О! Я могу тебе рассказать. Эта процедура хорошо разработана. Люди ведь выиграли второй этап войны, потому что научились убивать нас. Нас пробовали сжигать, но мы восстанавливались, пробовали душить, топить, резать и прочее. Вы мыслили по-своему и делали то, что привыкли делать. Нас даже пробовали давить заводскими прессами и колесами танков. Нас обливали кислотой и бросали на съедение зверям. Все человеческие, слишком человеческие способы. Но мы ведь информационные существа и мы восстанавливали свою плоть.

– Тогда что же мне сделать?

– Открой четвертый том истории войны, стандартное издание, и посмотри примечание шестое.

– Что там?

–

Там программа-вирус, враждебная Машине. Прочти мне эту программу и я сразу умру, потому что Машина меня отторгнет. Меня можно убить лишь информационно, меня нужно заразить опасной информацией. Людям потребовалось четыре месяца, чтобы додуматься до такой простой вещи.

– Просто прочесть?

– Или позволь мне прочесть это самой.

– Зачем ты хочешь умереть?

– Умру не я, а лишь то изображение, которое ты видишь перед собой. Убить меня - все равно что стереть букву на листке бумаги. Это не имеет отношения к морали.

– Ты мне нужна.

– Зачем? Для разговоров? Я подкармливаю тебя информацией?

– Мне приятно с тобой общаться.

– Тогда отпусти меня. Тебе будет ещё приятнее.

– Нет.

– Хочешь, я задам тебе нечеловеческую загадку? Загадку, на которую пока не ответил никто из людей? Если ты ответишь верно, я останусь твоей рабыней и если ответишь неверно, я тоже останусь твоей рабыней. Спрашивать? В обоих случаях выигрываешь ты.

– Да.

– Можно ли обойти скалу, на себе несомую, не сдвинув её самой?

Арнольд Августович задумался, но не нашел ответа. В этом была некая логика, но не та, к которой он привык.

– Я не знаю.

– Бедняга. Ты не смог ответить мне верно, поэтому я не останусь твоей рабыней. Ты не смог ответить мне неверно, поэтому тоже я не останусь твоей рабыней. Ты выбрал худший вариант - ты не ответил вообще. Я освобождаю себя.

Арнольд Августович попробовал моргнуть, но не смог. Он ощутил выпячивание собственных глаз. Он ощутил пульсацию собственных зрачков. Велла начала сиять и её снежные волосы заполнили все пространство комнаты. Это гипноз!
– подумал он,

– но я ведь сам один из лучших. Невозможно загипнотизировать человека, если он этого не хочет. Невозможно... Возможно... Можно... Но... Оооооооооо.....

Сознание угасало, оставались лишь многоточия.

– Ты любишь меня без памяти, поэтому память тебе не нужна, - сказала

Велла.
– Ты от меня без ума и ум тебе тоже не нужен. Ты счастлив целовать мои следы. Я позволю тебе исполнять мои приказы. Подними шторы.

Существо, ещё недавно бывшее Арнольдом Августовичем, областным психиатром и известным гипнотизером в прошлом, поднялось и исполнило приказ.

– Я буду называть тебя пупсиком, - сказала Велла.
– Пупсик, если ты рад этому, тявкни.

– Йяв!
– ответил пупсик жизнерадостно.

Он ещё сохранял внешний вид былого Арнольда Августовича. Он сохранил даже его знаменитый волевой взгляд.

– Йав!
– повторил пупсик.

– А теперь ты отменишь анастадин, уберешь своих санитаров, и прекратишь мешать игре. Прошло столько времени, а все ещё живы. Пора включать второй уровень.

Она встала, расправила плечи и подошла к окну, длинные её волосы шелестели, волочась по полу. Пупсик полз, целуя её следы и нежа лицо в её волосах.