Изобрети нежность
Шрифт:
«С тех пор все настоящие воры поумнели! Только дураки работают по старинке!»
«Работает кто как может!» – разозлился курильщик.
«Дело другое, – согласился неизвестный. – И давай лучше о главном. Пушку себе оставишь?»
«А то тебе отдам!» – огрызнулся, еще не остыв, курильщик.
«Зачем? Мне она не нужна. Гляди только здесь не оставь!»
Павлик пытался представить себе сцену в гараже Мелентьевых, но лица собеседников получались расплывчатыми.
«Может, вы меня подальше от моих денег хотите?»
«Деньги твои не пропадут!»
«Я хочу иметь их
«Идиот ты, или еще кто? – неизвестный потерял выдержку. – Ведь сам знаешь, что без Гурзика я ничего не могу! Откуда я знаю, где он притырил?! Ведь не мне ж ты их притащил, а Гурзику! Теперь жди!»
«У вас как по заказу… – проворчал, успокаиваясь, курильщик. – Чокнуться в тот момент, когда деньги на руках… Или от радости?»
«Не знаю! – все так же раздраженно ответил неизвестный. – Его уже схватило, видно, когда я пришел… А тут увидел этого – и шарахнул! Знаешь, сколько я повозился?! Теперь с вами обоими возись…»
Павлик напрягся. Что-то подсказывало ему, что речь идет о вчерашних событиях. Кого увидел Гурзик, когда «шарахнул»? Его, Павлика?.. Тогда понятно, что значит «шарахнул». Но кто он, этот Гурзик? Баптист? Скорее всего – да! Потому что неизвестный сказал: надо ждать Гурзика. То есть его нет сейчас…
Все прочее, однако, не вносило ни малейшей ясности в догадки Павлика, даже опровергало их. Почему ни словом не была упомянута Аня? Гурзик увидел «этого», а не «эту», как сказал неизвестный…
«Если вы надумаете прикарманить мои деньги… – делая выразительные паузы между словами, угрожающе проговорил курильщик. – Больно уж складно все… Мешки Гурзик брал в норме, потом вдруг…»
«И что ты считаешь?!» – не дав ему договорить, процедил сквозь зубы, как прошипел, неизвестный.
«То, что Гурзик не балерина – пугаться ночью!»
«Говорят тебе: с перепою был! Ну?!»
«Ну и ну…» – хладнокровно отозвался курильщик.
«Идиот…» – в который уже раз вяло обругал его неизвестный.
Курильщик не обратил внимания на его реплику.
«Если вы надумаете что-нибудь, предупреждаю: всех выложу! Больше я не буду сидеть за вас… Вот вы где у меня!»
Опять загадка
Выглянуть из прохода, чтобы проследить за неизвестным, когда тот направился к выходу, Павлик не решился. Выждав еще несколько минут, он перебежал вдоль оград к своему дому, неслушными руками отомкнул дверь и, запершись на все засовы, как это делала Татьяна Владимировна, некоторое время прислушивался к тишине на улице.
Потом вошел в комнату, медленно размотал шарф… Вне домашних стен, когда при необходимости можно было куда-то бежать, кого-то звать на помощь, он испытывал на этот раз большую уверенность, чем здесь, в одиночестве, запертый со всех сторон.
Деревянный ящичек, обвязанный желтоватым капроновым шнуром, какой продают в магазине «Рыболов-спортсмен», был очень красиво отполирован под черное дерево, с крохотным бронзовым крючочком и легким резным орнаментом на крышке. Павлик заколебался. Ждать Костю и Вику? А может оказаться, ей не надо знать о содержимом этой черной шкатулки. Может,
Впрочем, этими несложными доводами Павлик лишь заранее оправдывал себя, твердо уверенный, что откроет шкатулку сейчас, немедленно, чтобы хоть на шаг приблизиться к разгадке множества опутавших его тайн.
Тщательно изучил обмотку. Шнур восемь раз охватывал шкатулку по ее длине, затем, после узелка, еще девять раз – поперек и заканчивался двойным узлом на ребре, под крючочком. Шкатулка обвязывалась не как попало, не в спешке, а очень аккуратно, даже любовно: рядок к рядку…
Глянув еще раз на дверь, на окна, Павлик минуту-другую вслушивался в непонятные шорохи, что всегда наполняют ночную тишину, потом распустил нижний узел и уже без колебаний принялся торопливо разматывать шнур, чтобы до прихода Кости и Вики хоть одна тайна перестала быть тайной… Тяжесть придавал шкатулке ее собственный вес – дерево, из которого она была сделана. Откинув крышку, Павлик несколько даже растерялся, не обнаружив того, что искал. В шкатулке разбухшей на глазах стопкой лежали облигации трехпроцентного займа, каких две штуки было у Татьяны Владимировны.
Павлик недоуменно извлек всю пачку. Под ней ничего не оказалось. Машинально отметил, что облигации приобретались не сразу: тут были и новенькие, хрустящие, как только что отпечатанные, и совершенно затертые по чьим-то карманам. Всего тридцать шесть облигаций. А Татьяна Владимировна надеялась выиграть на две…
Все вдруг стало еще более непонятным, хотя Павлик и угадывал какую-то смутную взаимосвязь между разрозненными открытиями минувших суток. Но связь эта никак не выявлялась.
Он сидел у стола и долго без мысли глядел на пачку облигаций перед собой.
Легкий стук в дверь вывел Павлика из оцепенения. Он сгреб со стола облигации, шкатулку, шнур и благоразумно оттащил их в кухню. Кажется, это был теперь единственный уголок в доме, который предоставила в их с Костей полное распоряжение Вика.
Они вернулись из города в разном настроении: Вика была предельно оживлена и радостна, Костя – немножко озабочен чем-то. Принесли в двух сетках продукты, которые Вика начала тут же демонстрировать Павлику, чтобы порадовать и его тоже.
– Мороженого, Павлик, десять штук! – приговаривала она, раскладывая на столе покупки. – Пломбир! Нам с Костей по три, тебе четыре! Колбаса докторская, без сала! Конфеты! Помидорчики соленые!.. Холодок! Я мамин валидол всегда ела – тоже как холодок!
Павлик вопросительно посмотрел на Костю. Тот поморщился.
– Учителка нас, Павка, чуть не застукала. Ну, та, про которую я говорил – ей надо у телевизора сидеть.
– Ну и что! – вмешалась Вика. – Не застукала ведь!
– А что я, маленький, должен прятаться! – проворчал Костя.
– Да ведь так еще интересней даже! – изумилась Вика, делая большие глаза и округлив губы. Костя покосился на нее, потом на Павлика.
– Какой-то еще суворовец, носопыра, прицепился…
– А я виновата, что они лезут ко мне! – возразила Вика. – Что, мне вот тут написать?.. – показала на грудь. – Не лезьте! Да?