Изольда Великолепная
Шрифт:
– И не получится. За день. Два. Десять. Даже за двадцать. Мой племянничек забыл, что сам он на эти книги пару лет жизни убил. Теперь ему кажется, что все далось легко, что он просто всегда знал, то, что знает. И умел, что умеет. А если кто-то другой чего-то не знает и не умеет, то быстренько всему научится.
– И что мне делать?
– Окошко открой, а то жарко очень.
По мне в комнате было довольно-таки прохладно, я сегодня весь день мерзла. Может, заболеваю? Надо бы доктора позвать, но он станет пенять на переутомление
– Книжонки эти от тебя никуда не денутся. Успеешь понять, кто есть кто. Только ты не повторяй его ошибки. Не на гербы – на людишек гляди. Оно ведь как бывает, герб красивый, замудреный, род древний и славный, а человечишко – дрянь.
Приглашений прибавлялось. Затупившееся перо дядюшка подточил, умудрившись не испачкаться чернилами. Этот человек вдруг перестал казаться смешным, как клоун, который сошел с цирковой арены и перестал улыбаться. И маска-грим затрещала, готовая осыпаться.
– И вот что я заметил: чем громче кричат о доблести предков, тем больше в самих дерьма. Ты уж извини, что так выразился.
– Да ничего страшного.
– И я думаю, что ничего страшного. На свадьбу все воронье слетится, сама увидишь, до чего черно станет. Не дай себя клевать. Ты не хуже их. Вот, – дядюшка вытащил из манжета тонкий браслет с кулоном. Крохотная, с ноготь большого пальца ласточка расправила тонкие крылья над неведомым морем.
– Держи. На удачу, – сказал дядюшка Магнус, возвращаясь к работе.
Удача мне пригодится.
– Спасибо.
– Надо успевать дарить подарки… а то иногда подарок еще есть, а человека уже нет.
Я не решилась задать вопрос. У ласточки сапфировые глаза и перышки тонкой работы. Она почти как живая, только крохотная. И если что-то способно принести удачу, то она.
– Ну вот. Женщина должна радоваться подаркам, а не грустить! – дядюшка Магнус погрозил мне пальцем. – Иначе чего этот подарок стоит?
– Я радуюсь.
Ласточке – определенно. Золото обвивает запястье, и острые крылышки касаются кожи, но не ранят.
– Что-то ты не радостно радуешься.
Спросить? Или не стоит? Или все-таки рискнуть? Я ведь не жаловаться собираюсь, это было бы нечестно, но мне просто надо знать. Ну же, Изольда, решайся.
– Что я делаю не так?
– А что ты делаешь не так? – удивился Магнус, почесывая пером переносицу. – Все ты делаешь так. А что сенешаль воет, так это от того, что к спокойной жизни привык, обнаглел и заворовался. Констебль не лучше. И ведь порядочными людьми были, но подзагнили… тут многие подзагнили, ласточка. От долгой и беспроблемной жизни. А гной, если не выпустить, опасен.
Что ж, уже легче. Дядюшка Магнус мои неумелые попытки порулить замком в целом одобряет. С частностями мы определимся в процессе. Но интересующий меня вопрос так и не прояснился.
– Тогда… – я сглотнула, потому что вдруг испугалась
– Совсем избегает?
Ох, все-таки нажаловалась.
Ябеда-корябеда… Настькин голос зазвучал в ушах, но исчез, раньше, чем я успела испугаться.
– Он занят. Так мне сказали. Я вчера хотела поговорить…
…о том, куда пропал Сержант – он ведь не привиделся мне.
…о девочках, которые думают, что лишние в этом большом Замке, потому что все вокруг так думают, а это не правильно. Им нужен настоящий дом и семья, а в Родовой книге хватает пустеющих домов и бездетных семей.
…о чертовом платье, которое возвышалось в будуаре золотым памятником, напоминая о той, о которой я с превеликим удовольствием забыла бы.
– А он занят, да? – как-то нехорошо Магнус переспросил это. Мне стало еще более неловко.
И вправду, ябеда. Выкручивайся.
– И я подумала, что может, примета такая. Ведь бывает, что нельзя до свадьбы невесту видеть…
Мне не верят. Определенно не верят. Вон как сошлись рыжие брови над переносицей. Врать надо убедительней, Изольда.
Тренируйся!
– Полезная примета, – дядюшка Магнус отложил перо и чернильницу отодвинул. – Когда невеста страшна. Или жених – идиот… а что там со временем?
Каминные часы показывали четверть третьего.
– Замечательно, – сказал дядюшка. – Идем, милая. Погуляем.
Ну вот. Договорилась.
Дядюшка вел меня окольными тропами, на которых почти не попадалось людей. Замок Шредингера какой-то, одновременно и пуст, и полон. И богат, и беден… хотя, кажется, здесь я уже бывала. Точно, вот те два гобелена значились в описи, как чиненные, а на самом деле зияли дырами.
Прав дядюшка – воруют здесь безбожно.
Он же остановился перед дубовой дверью самого серьезного вида, впрочем, дядюшке она перечить не посмела, открылась беззвучно – слишком уж беззвучно для проржавелых петель.
– Осторожно, ласточка моя. Здесь давно никто не бывал.
Я оказалась на балкончике, до того тесном, что едва хватило места кринолину. Здесь имелась низенькая скамеечка и пара бархатных подушек.
Дверь так же беззвучно закрылась.
– Это – зал суда, – пояснил Магнус. – Ты бывала когда-нибудь на суде?
Да.
Я не хочу вспоминать об этом. И не буду. Здешний зал не похож на тот, со стенами, выкрашенными в желтовато-зеленый цвет. Здесь много камня, а вместо герба из папье-маше с потолка свисают знамена цвета лазури – немного неба для белого паладина.
– Судить – это право и обязанность лорда. Но обычно мелкие дела разбираются на месте. Старосты. Цеховые старейшины. Или суд городского управителя. Этот – высший.
Я вижу все, как на ладони. Зрители – все скамьи заполнены. Судьи – выделяются по алым плащам. Кайя вот без плаща, но он и так выделяется. Подсудимый.