Изоляция
Шрифт:
Наискось пересекаем дорогу, огибая замершие, покрывшиеся изрядным слоем пыли легковушки. Они стоят здесь уже давно, и давно без капли горючего в баке. По большей части, это я слил с них вожделенную жидкость, но были и другие, кто мне мешал. Или помогал, сам того не зная.
Отсюда до «Урожая» километра полтора будет, с теперешним темпом передвижения как раз минут за тридцать доберемся.
Перейдя на ту сторону улицы, идем тихо, разделяемся на две части. Ряба идет со мной, физик с водилой впереди, тот оборачивается часто, будто ожидает, что я ему в спину стрельнуть могу. Мы же за всю дорогу перемолвились всего-то парой слов, поспрошав один другого лишь за некоторых общих знакомых. О деле — ни слова.
Когда до рынка осталось несколько кварталов, сворачиваем во дворы. По дороге не повстречали ни одной живой души, но в заросших дворах унылых трехэтажек, заурядной чредой тянущихся вдоль дороги, чувствуешь себя спокойнее. Шастать тут никто не будет, особо ценного в этих общежитных хатах никогда не сыскивалось. Жили-то тут, преимущественно, пенсионеры. Вот хрен его знает, как такое могло быть, но, что ни вскроешь было квартиру, наберешь разве мешок чертовых просроченных пилюль. Ни сахара, ни круп, только рой мух на кухне и пара тлеющих трупов в спальне. Будто сговорились старики перед смертью.
Продвигаемся еще немного — и вот он, рынок «Урожай». Громадина павильона, в темноте кажущаяся приземлившимся тысячу лет назад космическим кораблем, и рябь мелких металлических контейнеров, что букахи замерших вместе с гигантом-предводителем.
Большая часть рынка сгорела еще тогда. Ну как сгорела, сдымилась, что твоя сигарета. Шмотняк, запертый в контейнерах, коптил с середины лета и вплоть до морозов — тушить-то было некому, да и не до того было. Горело в те дни до хрена чего и поважнее. Черные «ракушки», где поржавевшие, а где с отвисшей лоскутами краской, все еще служат напоминанием о том времени.
Остановившись за живой изгородью из разросшихся кустов, молча надеваем маски. Мы с Рябой, как всегда одетые в камуфлированную армейскую одежду (с «догами» не сливаемся, у них форма черная), смотримся как два незадачливых террориста с одним АКСУ на двоих. Демьяныч же в серой, тюремной какой-то фуфайке и водила в теплых спортивных штанах и спортивной куртке «одидос» — вовсе как два провинциальных лоха, по пьяни решивших бомбануть обменный пункт. Ну да это, в сущности, чепуха. Сейчас все выглядят одинаково, что мужики, что бабы. Конспирация, ема. Главное — не выделяться из толпы.
Я снимаю с себя автомат — в такие минуты предпочитаю держать оружие в руках. Уверенности прибавляет. Демьяныч тоже вытащил обрез, но смутился как-то — несоответствие в выборе оружия резало глаз. Перемигнувшись, пересекаем дорогу, не спеша, тихо, по одному. Убеждаемся, что рядом никого, и, придерживаясь темных, не тронутых лунным светом мест, проникаем на территорию рынка. Тянемся вдоль рядов к восточной части монолита павильона.
Тихо тут. Ветер только по старинке раскатывает на рядах меж контейнерами пустые пластиковые бутылки, шелестит целлофаном и опалыми листьями. А впечатление такое, будто ни души на ближайших километров сто. А то и все тысячу. Ни бличка случайного в окнах павильона, ни голосов, ни малейшего признака пребывания внутри человека. И если бы не едва-едва уловимый запах дыма, просачивающийся сквозь щели в оконных рамах, можно было подумать, что мы идем грабить завод какой-нибудь труболитейный. Где ни тогда, ни уж тем более сейчас нет ничего годящегося в быт выжившему.
Миновав несколько рядов, мы, следуя за нашим Сусаниным, приблизились к громадине павильона вплотную. Тут была лишь пара высоких окон, начинавшихся на уровне примерно трех метров. А немного далее, аккурат между двумя «ракушками», обнаруживался узкий проход к небольшой пристройке с уходящими вниз ступенями.
— Нам сюда, — указал водила на ступени.
Повертев головами и прислушавшись к шуму ветра и далекому собачьему бреху, рывками проскальзываем внутрь аппендикса. Узкие двустворчатые двери прочно заколочены, поверх косо прибиты четыре широких
Первая мысль, вспыхнувшая в голове после обнаружения тупика, заставила меня резко оглянуться, крепко сжав автомат в руках. Подумалось, что они специально загнали меня в этот тупик, чтоб забрать оружие. Глупая мысль, конечно, и я это понимаю как только оборачиваюсь. Их сгорбленные фигуры излучают не больше угрозы, чем старый ламповый телевизор. Но что поделать — в такие минуты мозг работает как-то сам по себе, выкидывая на гора порой совсем бессмысленные домыслы.
Невзирая на всю серьезность заграждения, доски водила вытащил с легкостью — торчащие по шву дверных створок шляпки гвоздей оказались обманками. Видать, он проделал тут целую операцию по обезвреживанию преграды.
Внутри было просторно и сыро, в воздухе витал запах застоялой воды, замшелости с примесью машинного масла и пыли. Последней теперь везде хватало. Котельная не использовалась давным-давно. Наверное, с тех времен, как добываемый в Уренгое газ стал импортным, а котлы, спроектированные в годы молодости наших отцов, оказались просто чугунными демонами, безотчетно пожирающими дорогостоящее топливо. Потому и котельная использовалась больше как подсобка для хранения хозинвентаря, чем по назначению. Мы осветили помещение несколькими фонариками. Ряды метелок, как истесанных до черенка, так и совсем новых, висящие на крючках оранжевые жилеты, несколько пар сапог, замызганный пластиковый стол со стульями, валяющиеся на полу бутылки с-под водки. Обиталище коммунальных подметал во всей красе.
У Демьяныча был старый советский «Гелиос» — когда-то не особо хвастающий силой свечения, сейчас он давал столько света, что старику пришлось намотать на стекло кусок ткани, дабы не привлечь постороннего внимания. По сравнению с ним моя китайская зажигалка, испускающая синий диодный свет, казалась просто жалкой пародией, и мне пришлось убрать ее вовсе.
— Сюда, — уверенным шагом обойдя давно остывшие адские печки, водила прошмыгнул под перечеркнувшими помещение толстыми трубами.
Пройдя под трубами, мы минули какое-то механическое устройство, лежащее в навечно разобранном виде на бетонном полу, и оказались перед опертыми о стену большими поржавевшими листами жести. Судя по клокам приклеенных к ним бумаг и характеру приклеивания, жесть когда-то служила частью ограждения. А заодно и доской для объявлений.
Водила вынырнул из темноты слева.
— Сюда, — повторил, поманив меня за собой. — Помоги.
Я пошел за ним. Мы беззвучно сдвинули один из листов на сторону, открыв взору посаженные вглубь стены массивные дубовые двери. Раньше они были закрыты на штабу, но петли, судя по всему, сорвали совсем недавно.
— Часто тягал отсюда что? — спрашиваю.
— Та по мелочи у торгашей отщипывал. По-крупному еще не тягал.
Удивляться я подготовленности нашего проводника не стал, но, похоже, никто и не ожидал узреть на моем лице удивленный или хотя бы немного более уважительный взгляд. Бритоголовый, чью лоснящуюся лысину прикрывала черная маска, толкнул дверь и, не раздумывая, шагнул в темноту. Уверенно, словно он тут жил. Мы же с Рябой затоптались у проема и, лишь когда Демьяныч посветил внутрь, решились переступить порог. Похоже, это уже был подвал самого павильона. Ничего, что бы могло привлечь взор профессионального тягача, в небольшом квадратном помещении не нашлось. Обилие плотной, кажущейся какой-то бутафорией паутины и разбросанных повсюду пустых ящиков: стеклотарных пластмассовых, деревянных, картонных. Больше всего, конечно, картонных, просто навал. А внутри только шелестящая бумага для насыпом отпускаемого с кондфабрик печенья.