Израиль Поттер. Пятьдесят лет его изгнания
Шрифт:
Сама комната являла многочисленные свидетельства своей древности. По запыленной штукатурке стены змеились трещины, что придавало помещению мрачный и запущенный вид. Однако его обитатель, несмотря на преклонные годы и множество морщин, выглядел здоровым и был очень опрятен. И стена, и мудрец были сотворены из одного материала — извести и пыли, оба они были стары, однако если грубая поверхность стены была лишена защитного покрова краски, который скрыл бы изъяны и грязь и придал бы ей внешнюю свежесть, пусть даже внутренность ее давно истлела от дряхлости, то живая известь и пыль мудреца прятались за благодетельными
День был жаркий, и комната гудела мухами, словно старая вест-индская бочка где-нибудь на пристани. Но ученый ее обитатель оставался спокоен и невозмутим. Он так глубоко погрузился в особый мир своих занятий и мыслей, что эти назойливые насекомые, как и будничные заботы и хлопоты, казалось, совсем ему не досаждали. Сколь прекрасен был вид безмятежного и прозорливого старца-философа, который, острым умом постигая простых людей, а потом долго размышляя о них среди всех этих редких инструментов, карт и книг, обрел в конце концов такую удивительную мудрость! Он неподвижно сидел в облаке беспокойно кружащих мух, и страницы старинного потрепанного фолианта в переплете, темном и корявом, как кора столетнего дуба, тихо шелестели под его пальцами, словно лесная листва в полуденный час. Мнилось, что этот углубленный в себя румяный старец должен постигнуть тайны сверхъестественного и, уж во всяком случае, обладать прозрением будущего, мягкой насмешливостью и практической мудростью. Старость, казалось, не только не притупила его способностей, а, напротив, отточила их — так старые столовые ножи, если они сделаны из хорошей стали, становятся от долгого употребления острыми, тонкими и гибкими, как китовый ус. И все же, хотя он, несмотря на свои семьдесят два года (таков был его возраст), выглядел полным сил и жизни, в нем в то же время чудилось что-то неописуемо древнее, измеряемое не календарными годами, но зрелостью разума. Седые волосы и ясное чело говорили не только о прошлом, но и о будущем. Возраст его следовало бы определить ста сорока годами, ибо семьдесят лет прозрения грядущего в сочетании с семьюдесятью годами воспоминаний составляют именно сто сорок лет.
Однако когда Израиль вошел в комнату мудреца, ему не довелось ощутить ничего подобного, ибо тот сидел к нему не лицом, а спиной.
Таким образом, ни комната, ни ее обитатель не произвели вначале должного впечатления на всецело поглощенного данным ему поручением курьера, который к тому же был разгорячен и задыхался от недавнего бега.
— Бонжур, бонжур, мосье, — приветливым голосом сказал ученый, но не обернулся, слишком увлеченный своим занятием.
— Здравствуйте, доктор Франклин! — сказал Израиль.
— А-а! Чую запах индейского маиса! — воскликнул доктор, быстро повернувшись в кресле. — Земляк! Садитесь, садитесь, любезный сэр. Ну, что нового? Что-нибудь особенное?
— Погодите минутку, сэр, — ответил Израиль и направился через всю комнату к стулу.
Надо сказать, что ковра в комнате не имелось, а темный паркетный пол по французскому обычаю был обильно натерт воском. Ноги Израиля, не привыкшего к таким полам, скользили, словно под ними был лед, и раза два он чуть-чуть не упал.
— Ваши сапоги, мне кажется, снабжены чрезмерно высокими каблуками, — заметил защитник практичности, внимательно разглядывая их через очки. — Разве
В эту минуту Израиль, наконец добравшись до стула, сел и закинул правую ногу на колено левой.
— Разумные существа не должны носить тесные сапоги, — продолжал ученый. — Это глупо. Если бы природа считала это необходимым, она снабдила бы разумные существа стопой из чистой кости, а может быть, и из литого железа, но отнюдь не стопой из костей, мышц и кожи. Однако… Ах, вот что! Погодите!
И, вскочив на свои обутые в туфли ноги, почтенный мудрец поспешил к двери и задвинул засов. Затем он тщательно задернул занавеску на окне, за которым виднелись окна флигеля по ту сторону двора, и только после этого попросил Израиля продолжить начатое.
— На этот раз я ошибся, — сказал доктор с улыбкой, когда Израиль извлек документы из их необычного хранилища. — Ваши каблуки вовсе не служат суетному тщеславию, но полны глубокого смысла.
— Доверху полны, доктор, — ответил Израиль, вручая ему бумаги. — Я чуть было с ними не попался.
— Как же это? — спросил мудрец, нетерпеливо просматривая документы.
— А вот: переходил я каменный мост через Сину…
— Сену! — поправил его доктор. — Всегда сразу же запоминайте правильное произношение незнакомого слова, друг мой, и после вы никогда в нем не ошибетесь.
— Ну, значит, переходил я этот мост, и вдруг очень подозрительного вида человек притворился, будто хочет почистить мне сапоги, а сам задумал потихоньку отвинтить каблуки и завладеть всеми важными бумагами, которые я вам доставил.
— Мой добрый друг, — сказал мудрец, проницательно глядя на своего гостя, — вам ведь на своем веку пришлось пережить немало того, что зовется невзгодами? Ваши ближние обходились с вами дурно, преследовали вас, причиняли вам зло?
— Что было, то было, доктор. Это правда.
— Я так и предположил. Пережитые несчастья сделали вас излишне подозрительным, мой честный друг. Недоверие ко всем людям — вот одно из худших последствий всякого бедственного состояния, было ли оно заслуженным или нет. И хотя отсутствие подозрительности может навлечь на человека беду скорее, чем отсутствие здравого смысла, все же избыток подозрительности так же опасен, как недостаток здравого смысла. Человек, который вам встретился, друг мой, скорее всего не таил никаких коварных замыслов. Он ничего не знал ни о вас, ни о ваших каблуках, и просто хотел заработать два су, почистив вам сапоги. На этом мосту всегда сидят чистильщики сапог.
— Как же это нехорошо получилось, что я опрокинул его ящик и убежал. Правда, он меня не догнал.
— Что? Неужели, друг мой, вы — человек, которому вверили доставку секретнейшей депеши, — вы были столь неосмотрительны, что отшвырнули ногой ящик безобидного чистильщика сапог на глазах у всех прохожих посреди столицы, в которую вы были посланы?
— Да, так оно и было, доктор.
— Больше никогда не поступайте столь неблагоразумно. Подумайте, каковы были бы последствия, если бы вас схватила полиция!