Израиль Поттер. Пятьдесят лет его изгнания
Шрифт:
— Позвольте мне наполнить ваш стакан, — сказал мудрец.
— Это ведь белое вино, правда? — спросил Израиль.
— Да, белое вино самой древней марки на свете. Я выпью его за ваше здоровье, мой честный друг.
— Это же простая вода, и больше ничего! — воскликнул Израиль, пригубив свой стакан.
— Простая вода — отличный напиток для простых людей, — ответил мудрый старец.
— Конечно, — сказал Израиль. — Но вот сквайр Вудкок угощал меня грушовкой, джентльмен в Уайт-Уотеме — портвейном, а другие мои знакомые потчевали меня и коньяком.
— Прекрасно, мой честный друг. Если вам нравится грушевое вино, портвейн и коньяк, то погодите, пока не вернетесь к сквайру Вудкоку, джентльмену в Уайт-Уотеме и другим своим знакомым — и тогда вы будете пить грушевое вино, портвейн и коньяк. Но у меня вы будете пить простую воду.
— Это я уже понял, доктор.
— Как по-вашему, сколько стоит рюмка портвейна?
— Три английских пенса, доктор, или около того.
— Не слишком же хороший это был портвейн. А сколько хорошего хлеба можно купить на три пенса?
— Три булки по пенни штука, доктор.
— А сколько рюмок портвейна можно, по-вашему, выпить за обедом?
— Джентльмен в Уайт-Уотеме выпивал бутылку.
— Бутылка же вмещает тринадцать рюмок, что составит тридцать девять пенсов при условии, что портвейн будет скверным. Хороший
— Но, доктор, он же выпил бутылку вина, а не съел семьдесят восемь двухпенсовых караваев.
— Однако на выпитое им можно было бы купить семьдесят восемь караваев, что равносильно поглощению этих самых караваев, ибо деньги суть хлеб.
— Но ведь у него много лишних денег, доктор.
— Иметь лишнее — значит давать другим. Много ли этот джентльмен отдает другим?
— Нет, насколько мне известно.
— В таком случае он считает, что у него нет ничего лишнего, а раз он придерживается такого мнения и все же каждый день мотовски пропивает свои деньги, значит, на мой взгляд, он противоречит сам себе, а поэтому не может служить достойным примером для простых разумных людей вроде нас с вами. Мой честный друг, если вы бедны, избегайте вина, как расточительной роскоши, а если богаты, берегитесь его, как смертоносной слабости. Пейте чистую воду. Ну, мой добрый друг, если вы насытились, то встанем из-за стола — никаких сладких печений нам не подадут. Сладкое печенье — это отравленный хлеб. Никогда не ешьте сладкого печенья. Оставайтесь простым человеком и потребляйте простую пищу. А теперь, мой друг, я хотел бы уединиться до девяти часов вечера, после чего вновь буду к вашим услугам. Вы же можете удалиться в свою комнату. Я распорядился, чтобы вам приготовили помещение рядом со мной. Но не предавайтесь безделью. Вот возьмите «Альманах Бедного Ричарда», [37] который после нашей беседы я особенно настоятельно рекомендую вашему вниманию. А вот еще путеводитель по Парижу на английском языке, так что вы сможете его прочесть. Проштудируйте его как следует, и если вам представится случай осмотреть Париж, когда вы вновь вернетесь из Англии, вы уже заранее будете знать историю всех его главных достопримечательностей. В земной юдоли человек должен запасаться знанием прежде, чем оно ему понадобится, точно так же, как наши земляки в Новой Англии готовят дрова летом, чтобы обогреваться зимой.
37
«Альманах Бедного Ричарда» издавался Б. Франклином с 1732 г. в течение двадцати пяти лет. Наряду с практическими советами фермерам, сведениям по метеорологии и астрономии, в альманах включались назидательные притчи, пословицы и поговорки. Собрав изречения «Бедного Ричарда», Франклин выпустил их отдельным изданием в 1757 г. под названием «Путь к богатству».
И с этими словами практичный мудрец, хозяйственный Платон проводил своего гостя до порога и указал ему дверь предназначенной для него комнаты.
Глава VIII
В КОТОРОЙ ПОВЕСТВУЕТСЯ О ДОКТОРЕ ФРАНКЛИНЕ И ЛАТИНСКОМ КВАРТАЛЕ
Первый как по времени, так и по заслугам из американских посланников прославился сельской простотой своего обихода не менее, чем политической остротой своего ума. В определенном смысле Бенджамин Франклин обладал некоторым сходством с древними обитателями Востока. Да и в Писании можно найти его подобие. Ведь история патриарха Иакова [38] столь интересна не только благодаря способности к бескорыстной преданности, которую мы в нем видим, но и благодаря великой житейской мудрости и отточенному итальянскому такту, проглядывающему сквозь покров аркадийской безыскусственности. [39] В нем сливаются воедино дипломат и пастух — союз не такой уж противоестественный. Апостольский змий и голубь. Смуглый Макиавелли [40] в кочевом шатре.
38
…история патриарха Иакова… — Согласно Ветхому Завету, Иаков — предок израильского народа. Обманом лишив своего старшего брата Исава права первородства и опасаясь мести, Иаков бежал из дома и в течение четырнадцати лет пас стада своего дяди Лавана, чтобы получить в жены его младшую дочь Рахиль. Затем, хитростью завладев стадами Лавана, бежал на родину с огромным караваном: «И взял с собою весь скот свой и все богатство свое, которое приобрел…» (Бытие 31:18).
39
…аркадийской безыскусственности. — Аркадия — область в центральной части Пелопоннеса (Греция). В античной литературе и позднее изображалась райской страной с патриархальной простотой нравов. В переносном смысле — счастливая страна. (Прим. выполнившего OCR.)
40
Макиавелли Николо (1469–1527) — итальянский политический мыслитель, писатель, историк. Автор книги «Государь» (1532), в которой излагает правила политической деятельности, не стесненной нравственными принципами.
Можно равным образом не сомневаться, что Иаков, хоть он и был господином странствующего поместья, все же носил домотканые одежды. А кто не слышал о скромнейшем кафтане и панталонах бережливого посланника?
Франклин во всем последователен. Он одевался так же, как писал: аккуратно, добротно — все необходимое и ничего лишнего. В некоторых трудах его стиль уступает только безупречным периодам Гоббса из Малмсбери, [41] этого несравненного мастера ясности. Склад ума Гоббса и Франклина в некоторых отношениях подобен — и особенно в одном весьма важном пункте. Собственно говоря, если отбросить различия эпох и стран обитания, в истории трудно отыскать более похожую троицу, нежели Иаков, Гоббс и Франклин: трое сложно мыслящих, но просто говорящих квакеров, [42] в которых политик сочетается с философом, трое проницательных ловцов удобного случая, трое расчетливых придворных, трое практичных волшебников в простой одежде.
41
Гоббс
42
Квакеры — протестантская секта, называющая себя «Обществом друзей», основана в XVII в. Квакеры вели аскетический образ жизни, одевались подчеркнуто скромно.
Следуя своим привычкам, доктор Франклин в те дни, когда он представлял Америку при французском дворе, не поселился в аристократическом предместье. Он полагал, что ему, человеку с простыми вкусами и учеными склонностями, должно избрать местом своего обитания левый берег Сены, где философического Бедного Ричарда особенно манили старинные стены Латинского квартала, этого приюта ученой премудрости и бережливости. Там сумрачным утром под моросящими ноябрьскими небесами по темным плитам внутреннего двора древней Сорбонны расхаживал в домашних туфлях худой метафизик, обдумывая тему очередной лекции и совсем забыв, что его высокие мысли и потрепанный гардероб славятся по всей Европе; а тем временем в старой лаборатории над его головой какой-нибудь химик в рваном халате и с засаленной зеленой повязкой на левом глазу усердно трудился, склонив землистое лицо над ретортами и тиглями — открывая новые свойства кислот, вновь и вновь рискуя вызвать внезапный взрыв вроде того, который уже лишил его одного глаза; а в окрестных многоэтажных домах студенты, собравшиеся сюда со всех концов Европы, старательно утюжили мятые треуголки и мазали чернилами белесые швы порыжелых панталон перед тем, как отправиться гулять в Люксембургский сад с маленькой гризеткой в розовых лентах.
В давние времена Латинский квартал был обиталищем знати, и до сих пор в нем сохраняется много старинных зданий, величественный вид которых никак не вяжется со скромными привычками их нынешних обитателей. Некоторые улицы квартала унылы и сумрачны, словно приют монахов и чернокнижников. Бродя по этим безлюдным и пустынным узеньким проулкам, где по обе стороны вздымаются безмолвные громады огражденных железными решетками домов из темно-серого камня, так и ждешь, что за углом из-под таинственной арки выйдет Парацельс [43] или монах Бэкон [44] с фиалом, который скрывает какой-нибудь страшный эликсир, созданный с помощью черной магии.
43
Парацельс — псевдоним Филиппа Ауреола Теофраста Бомбаста фон Гогенхейма (1493–1541) — немецкого врача и алхимика.
44
Бэкон Роджер (1214–1292) — английский философ, естествоиспытатель, занимался алхимией.
Однако далеко не все дома там столь угрюмы. Не говоря уж об относительно современных зданиях, многие старинные особняки соединяют суровость фасада с внутренним убранством, отмеченным легким изяществом женского вкуса. Украшающая, смягчающая или маскирующая рука женщины чувствуется во всех интерьерах этой столицы. Подобно Августу в Риме, [45] француженка оставила на облике Парижа свой неповторимый знак. Ее руку, как и руку природы, можно всегда узнать безошибочно. Однако иногда она забывает чувство меры — как природа, создавая пион; или проявляет скаредность — как природа, создавая колючки; или же (и чаще всего) бывает чуть-чуть неряшлива — как природа, создавая лопухи.
45
Подобно Августу в Риме… — Август, Гай Юлий Цезарь Октавиан (63 г. до н. э. — 14 г. н. э.) — римский император, вел большое строительство в Риме.
В этом-то близком ему по духу Латинском квартале, в одном из описанных выше старинных домов где-то между Дворцом изящных искусств и Сорбонной и разбивал свой шатер почтенный американский посланник в те дни, когда он не жил в загородном доме в Пасси. Несмотря на всю скромность своего образа жизни, он все же пользовался уважением самых изнеженных сибаритов этой пышнейшей из столиц, где даже чугунные решетки сверкают позолотой. Франклин умел беседовать с дамами, как и с мужчинами, и был умудрен опытом не менее, чем годами. Не только прославленные парижские ученые, философы и литераторы несли ему дань уважения, но он в свои семьдесят два года был обласканным любимцем знатнейших придворных красавиц, которые, заинтересовавшись знаменитым savant [46] по велению слепой моды, стали потом его верными поклонницами, покоренные этим по-платоновски изящным и мягким умом. Франклин, хорошо изучивший свет, мог играть в нем любую роль. По натуре своей искатель знаний, он нередко бывал серьезным, но озабоченным — никогда. Вернее, порой он бывал озабочен — чрезвычайно озабочен, — но всегда делами других людей, а не своими. Дух его был безмятежен. Эта безмятежность, так сказать, философское легкомыслие, отразилась в пестром разнообразии избираемых им занятий. Печатник, почтмейстер, издатель альманаха, памфлетист, химик, оратор, жестянщик, государственный деятель, юморист, философ, светский человек, знаток политической экономии, профессор домоводства, посол, прожектер, творец афоризмов, знахарь — мастер на все руки, покоряющий все призвания, но не покорившийся ни одному из них, плоть от плоти своей страны и ее гениальный сын, Франклин, пожалуй, не был только поэтом. Однако столь богатый дух, своего рода живой индекс и миниатюрное представительное собрание всего человечества, способен проявить свою многосторонность только в соприкосновении со столь же богатым разнообразием людей и явлений, и в такой безыскусной повести, как наша, может быть дан лишь беглый набросок, а не полный портрет мудреца. Эта беседа с Израилем в уединении его жилища показывает отнюдь не самые замечательные его свойства, а лишь бережливость, домовитость, умеренность в пище и, быть может, шутливую назидательность. Почтенный мудрец был весьма склонен к добродушной иронии и безобидной насмешливости. И автор настоящего повествования, рисуя доктора Франклина за не слишком возвышенными занятиями, словно играет с грубым шерстяным чулком прославленного ученого, а не прикасается благоговейно к высокочтимой шляпе, некогда величественно венчавшей его чело.
46
Ученым (фр.).