Изувер
Шрифт:
Учитывая все вышеизложенное, тот факт, что мы имеем дело с особо опасным рецидивистом, порочащим… гм-гм… преступный мир в целом, бросающим тень на честных наших корешей, так сказать, санитаров общества, требую очистить наши ряды от подобных элементов, назначить Вшивцеву Юрию Анатольевичу, он же Гнида, вышку, то есть исключительную меру наказания.
Мосол сел.
— Так, хорошо, — проговорил Кашалот. — Что скажет адвокат?
— Выслушав речь господина прокурора и ознакомившись с делом, я от защиты подсудимого отказываюсь! — воскликнул Колорадский
— Ну, эмоции, эмоции попридержите, — посоветовал Кашалот. — Какие мнения будут у народных заседателей?
— У меня все это в голове не укладывается, — подала голос Марина. Мать, которая его родила и воспитала… Чудовище! Я согласна с господином прокурором!
— Господин Рылов? Вы что скажете?
Г-н Рылов встать не пожелал — был несколько перегружен алкоголем.
— А че тут спрашивать?! Все ясно. Козла этого замочить, да и все проблемы. Вони у нас, на Левом берегу, будет меньше.
Больше высказываться никто не пожелал.
Кашалот снова встал — торжественный и важный.
— Ну что ж, господа бандиты, объявляю приговор этому подонку…
— Борис! Парни! — завопил «урод», до которого наконец-то дошло, что все это всерьез. — Я же… Ну, мало ли что бывает в семье! Ширнулся я, да, было, домой пришел… Слово за слово… Предки на меня, я на них… Может, и порвал на матери ночную рубаху, я не помню ничего. Но чтоб трахать ее… Да это они с батей все придумали, оговорили меня. Избавиться хотят, вот и все… Да развяжите вы меня! Никуда же я из вашего подвала не убегу!
— Развяжите, — велел Кашалот, продолжая бубнить приговор:
— …Учитывая особую опасность гражданина Вшивцева Юрия Анатольевича для общества, его прежние судимости, которые не пошли ему на пользу, приговорить последнего к расстрелу. Приговор привести в исполнение немедленно.
Наступила гробовая тишина. Во время чтения приговора все стояли, молча смотрели на Гниду, у которого перехватило дыхание. Кто-то за его спиной уже передернул затвор «Макарова», уперся ему в спину.
— Пощади, Кашалот! — заорал Гнида, падая перед судом ниц. — Верой и правдой служить тебе буду! До гробовой доски. Сволочь я, тварь, понимаю. И матушку хотел трахнуть, да, затмило.
Но что ж, из-за этого жизни лишать?! Пощади, Борис!
Рыдания — жуткие, пробирающие до костей — сотрясали мощные стены подвала. На бетонном полу, у ног «общества» бился пока еще живой человеческий комок.
— А ты еще и трус, — презрительно сказал Кашалот. — Сволочь, да, но и трус, каких поискать.
Сопли распустил, испугался… тварь! Здоровый бугай, шкаф, спортсмен в прошлом… Штаны сухие на тебе, нет?.. Я ж тебе руки развязал, шанс защититься дал. Помахался бы напоследок, умер бы как мужчина. Не захотел, гандон. На стариков ты смелый кидаться… Ладно, ребята, мочите его.
Вон, к той стене отведите и работайте. А мы поехали.
Трое
А Гниду тем временем, попеременке, лупили разохотившиеся мордовороты…
Убивать (как и было велено) они его не стали.
Отбив внутренности, изрядно поработав над физиономией, превратив его в кровавый бифштекс, бросили истязания, посоветовали:
— Мотай отсюда, если сможешь. И имей в виду, тронешь еще мать, вообще предков — добьем. Понял?
— У-у-угу-у… Мы-ы-ы… — что-то нечленораздельно мычал Гнида.
Мордовороты, вытерев руки об одежду Гниды, умчались на своей бежевой «девятке», а Вшивцев полежал, сплевывая кровь из разбитых зубов, потом пополз из подвала. Ночь была черная, беззвездная. Километрах в десяти-двенадцати от этого места, где он лежал, сиял огнями Придонск.
— Дойду… на карачках буду ползти, а дойду! — дал себе слово Гнида. И сегодня же… предкам… этим сволочам… не жить!
Он шел, падая и поднимаясь, несколько часов, практически всю ночь. Лежал, вставал, шел, падал, полз, замирал, снова полз…
Один глаз у него не видел. Наверное, его выбили ботинком — кто-то из мордоворотов Кашалота был в высоких, армейских… Мент какой-нибудь или бывший десантник… Внутри все дико болело, хрипело, хлюпало. Гнида то и дело сплевывал густую вязкую кровь. Вид этой крови еще больше распалял его, желание отомстить затмило все другие, мысли окончательно помутились.
— Ничего… ничего! — взбадривал он себя, чувствуя, что силы покидают тело. — Доберусь… отлежусь… И ты, Кашалот, поплатишься за это… И предки… Сволочи! Так же вот кашлять кровью будете… Даже хуже. Резать буду и кровь в банки сливать…
До дома он добрался, когда небо на востоке уже чуть-чуть посерело.
Ему не встретилась ни одна живая душа — город еще спал в этот тяжелый предутренний час.
Цепляясь за перила, оставляя на лестнице кровавые плевки, Гнида поднялся на свой этаж, позвонил.
Торопливо прошлепали за дверью явно босые ноги, спросили настороженно:
— Кто здесь?
— Я… Открывай!
Мать испуганно ахнула, позвала уже в глубине коридора: «Толя!»
Дверь наконец открылась, и младший Вшивцев — изуродованный, окровавленный — ввалился в прихожую, упал в коридоре без чувств.
Он ничего уже не помнил, как его тащили по коридору, втаскивали на диван, снимали с ног обувь…
Он пролежал без сознания почти сутки.
Ровно в два часа дня, то есть к началу приема по личным вопросам г-ном Кушнаревым Б. Г., насмерть перепуганные, с трясущимися руками супруги Вшивцевы снова сидели в приемной фирмы «Братан и K°».
Молодая-длинноногая доложила Кашалоту о знакомых посетителях. Сказала, что они чем-то весьма взволнованны, на стариках, что называется, лица нет. Оба они в один голос заявили, что не уйдут отсюда, пока «не поговорят с Борькой».