Изыде конь рыжь...
Шрифт:
– Понятно.
– Проклятый город, проклятая зима, авитаминоз, усталость.
– Вы подумали, каковы могут быть последствия вашего визита сюда? Практические последствия?
Смугловатый, желтоватый, бровастый человек на глазах потухал, оседал в кресле, сворачивался внутрь себя. Понимание тащило за собой острый стыд: впал в раж, помчался очертя голову, не разбирая средств - лишь бы прекратить нестерпимое для себя, именно для себя положение дел. Несчастный пленник тут - не предмет заботы, а символ. Вот и хорошо, вот и замечательно: ни водой отливать не надо, ни
– Вас мы, конечно, отпустить не можем. Но вопрос на обсуждение поставим немедленно, вы не беспокойтесь. Отдыхайте пока. Я свет выключу, с вашего позволения, а вы посидите с полчасика тихонько...
– Я...
– выдыхает следователь.
– Я же сказал, не беспокойтесь, Рустам Умурбекович. Здесь собрались относительно разумные люди. Все неразумные - на улицах или у вас.
Недожандарм явился удивительно вовремя - в без четверти пять, а на пять было назначено очередное заседание, они шли каждые три часа. О том, что господин директор арестован жандармерией в Таврическом, в Комитете узнали еще днем, часов около трех, как и об удачном покушении на губернатора. Великовозрастное дитя степей, пребывающее в такой ажитации, почти ничего нового не сообщило. Условия, конечно, не сахар, особенно для Рыжего - но вряд ли он не предполагал, что нарвется на усиленные меры.
– К нам поступило предложение, - сказал Реформатский.
– Воспользовавшись помощью господина Нурназарова, взять особняк на Очаковской штурмом и освободить нашего товарища. Прошу высказываться.
– Провокация!
– Бред какой-то!
– Нет, мы должны...
– Вы сами-то как оцениваете этого...
– Вполне адекватный информатор в состоянии нервного срыва. Это у него Ромашка из окна выпрыгнула. Какая-то недолеченная инфекция, плюс недосып, плюс кризис. Будь он в адекватном состоянии, конечно, сюда бы не пришел. Но не врет. Вот проследить за ним могли. В теории. На практике - вряд ли.
– Штурм управления - это жертвы. Хотя, если получится, мы оттянем на себя основные силы жандармерии.
– Виктория Павловна, рассудительная авантюристка...
– Четыре часа до момента "Х", - напомнил Реформатский.
– Мы не только оттянем силы, - а они должны по плану быть распылены в городе. Мы еще и спровоцируем сражение между армией и жандармерией.
– Это если мы не управимся быстро. Налететь, вломиться, взять, уйти - и пусть они бегают туда-сюда-обратно, как Нельсон за Наполеоном.
– Анатолий.
– Хорошая идея.
– А вот это - дело...
Люди, сидящие за столом, загудели рассветным ульем, готовящимся к вылету. Андрей Ефремович оглядел комнату, споткнулся взглядом на особо воодушевленных лицах, поскреб в бороде.
– Что ж. Вынужден от имени Канонира наложить на эту акцию вето.
– Основания?
– Виктория Павловна спрашивает вполне искренне - если есть причины, она готова их рассматривать.
– Прямой приказ. "Все, что может поставить под угрозу согласованный ход операции". Дословно.
Отработать две смены подряд - не подвиг, но почти нарушение
Евгений Илларионович весело удивился, пошутил, мол, не признательные ли то показания, потом пролистал, присвистнул. Волосы влажными после умывания руками пригладил, потом на регистратора прищурился: разглядел окончательно.
– Вы, - говорит, - зачем же это все еще здесь?
– Так ведь сменяющего-то нет...
– Ну, тогда пойдемте, работать будем - и давайте, кстати, сюда этого пиита срочно. Вот вы, наверное, наслушались-то, на всю жизнь рифму возненавидите...
Хороший человек Евгений Илларионович, и начальник хороший, понимает, что и стенографисту тоже любопытно знать, чем это дело закончится - опять же, всю ночь слушал.
– Он и не охрип почти. Но оно не страшное. И красивого много есть.
"Ты не ходи туда, не ходи туда, там впереди февраль, позади вода, летом на лед наслаивается лед, было как дома, было наоборот..."
Только все урывками, так и хочется дописать, закончить. Но этого начальству, даже самому лучшему, знать не следует.
– Да, - кивает его высокопревосходительство, - вот тут хорошо. "Мы живем, под собою не чуя страны, наши речи на десять шагов не слышны"... Так ведь и есть.
А дальше там: "Что за ерунда? Опять сбился?.." Так и остались две строчки.
Пиит, он же стихотворец, за ночь если только с лица спал, да щетиной оброс, да инеем слегка покрылся - по волосам, по плечам, а так - хоть бы что. Злой, как страус, и такой же наглый; на стакан глянул - словно плюнул: ни спасибо, ни пожалуйста. Впрочем, и когда к стулу прификсировали, не возразил.
– Доброе утро, Владимир Антонович. Как спалось, не спрашиваю - доложили уже.
– Вы меня, Евгений Илларионович, разочаровали, - напоказ вздохнул Рыжий.
– У вас в этом карцере пыли - как на лунной поверхности. Туда нога человека до моей не ступала года два, все слежаться успело. И это с учетом прошлого чрезвычайного положения. Я вас этими сведениями теперь шантажировать могу. Вы изобличены как гуманист. Вердикт окончательный и обжалованию не подлежит.
– Знаете, Владимир Антонович, пришел как-то уважаемый гость в ресторан и спрашивает: "Нет ли у вас в меню дикой утки?", - а ему официант и отвечает...
– Генерал-майор не закончил, улыбку свернул, как это он умеет, когда сильно сердится.
– А теперь хватит валять дурака. Где Штолле? Где Анна Павловская?
– А что вы с ними собираетесь делать?
– рассмеялся Рыжий.
– Посадите в соседнюю камеру? На предмет давления? Вас ведь на большее не хватит. Пальцем ведь не тронете.