Изыде конь рыжь...
Шрифт:
Начать войну в области, войну с союзниками, войну за ресурсы - продукты, торф, мазут, уголь, лекарства, горючее... и чем это лучше города, который по первой оттепели ринется в область, сминая любые кордоны?
– Он не сошел с ума, насколько я могу судить. Он думает о следующей зиме. И о малых городах, которые вымирают уже. О беженцах. О возможности повторной эпидемии. Об уездных Бонапартах. Чрезвычайное положение, установление контроля над территорией. Талоны. Общественные работы. Восстановление. У него ничего не получится.
– С губернатором - не получится...
– подполковник
– Вредно. Губернатор, - пояснил Рыжий, - законная власть, старая законная власть. Губернатор - это шанс вернуть все, как было, опираясь не только на силу, но и на преемственность. Восстановить порядок в области, потихоньку собрать в Петербурге тех из думской правой, кто все-таки уцелел. Легитимность - великая вещь... Он не захочет без губернатора.
Городской молодчик, определенно, понимал обстановку. Был хорошо осведомлен. И либо у него имелась наседка в штабе Ульянова, либо, и впрямь, был догадлив. В слабое место плана угодил сразу. В одно из. В жандармерию все не упиралось.
– Дальше.
– Вы собираетесь воевать сейчас, потому что у вас тоже тикают часы. Снабжение. Ресурсы. Дезертирство. Сейчас бегут меньше, чем могли бы, потому что зима и непонятно, куда бежать. Но от больших потерь побегут в любом случае.
Тоже правда. Нижние чины, штаб - все предельно вымотаны. Пять лет длится эта катавасия - война, эпидемия, голод, майский переворот, распад России на области. Половина полка спит и видит роспуск армии. Нет России - нет и Российской Армии, значит, пора разбежаться по родным губерниям, а не стоять вблизи чужого города... и у всех такие настроения. Мы больше не армия России. Мы сборище московских, воронежских, тамбовских и казанских варваров под стенами павшего Рима.
– Что же вы можете предложить?
– Благодарные овации и взлетающие шапочки барышень, - усмехнулся Рыжий.
– Чепчики, увы, не по сезону.
Подполковник Ульянов думал быстро, не медленнее счетных машин "американца". Решался долго, а варианты прикидывал быстро. Понял, примерился, спросил:
– Как же Лихарев?
– У него...
– пожал плечами директор, - ничего не получится. Те же сложности, что и у вас... но, допустим, с вами он мог бы и договориться. Кстати, я и должен бы эти переговоры вести. Сейчас. Но Москва терпит наше соломенное чучело-губернатора и, скорее всего, будет терпеть вас. А вот Канонира они в Петербурге не потерпят. Если он победит и удержится, это будет не переворот в северном городе, а сильный ход в гражданской войне.
– И почем вы возьмете?
Господина Лихарева ненавидели многие. За 2007 год и убийство председателя Совета Министров. За то, что после этого страна качнулась вправо - вплоть до монархической диктатуры. За то, что диктатура эта вела войну так бездарно, будто правящего монарха звали не Михаилом, а Николаем. За не поставленные вовремя кордоны на пути "желтухи", за громкие процессы, за вспышки мятежей и провокации в центральных губерниях, за продовольственную разверстку, за отпадение Сибири, за потерю контроля и окончательный развал...
Ненавидели -
Подполковник Ульянов считал иначе: ни контрреволюции, ни революции на пустом месте не случаются. Если одного выстрела хватило, чтобы Государь вывернул Конституцию смыслом внутрь, стал главой правительства при себе самом и четыре года управлял самовластно, значит, плохи были в стране дела. Лихарева подполковник просто расстрелял бы как террориста, ничего дурного о нем не думая. А вот предателей и перебежчиков Ульянов ненавидел с воскресной школы, с истории Иуды.
– Дорого. Цены поднялись с 32 года нашей эры.
– Вынул руку из кармана, встряхнул в воздухе сложенный вчетверо лист бумаги за уголок, развернул, протянул.
– Вот. Кстати, это позволит вам быть уверенным в моей... временной лояльности.
– Знаете, Александр Демидович, что мне все это напоминает?
– говорит господин директор, грустно глядя на экран. Это была хорошая идея, большой экран с проектором, потому что бумаги мало. Всего мало. Электричество, впрочем, пока есть. Электричество, тепло и люди.
– Что?
– Проще спросить, чем вычислять очередную ассоциацию.
– Модернизацию начала прошлого века. Бессмертные пятилетние планы... Наше доказательство теперь занимает не девятьсот, а всего пятьсот страниц. Мы сократили число приводимых конфигураций с 1400 до 633. Это выдающийся прогресс. А, между прочим, в БеллЛэбз и вычислительные машины помощнее наших, и люди к ним приставлены не худшие. Обойдут нас американцы, и вымрем мы, как динозавры, каковыми и являемся.
Жалобы пленного турка. И в который раз...
Вот сейчас американцы беженцев расселят и побегут нас обгонять.
– Я вам говорил, что нужно публиковать.
– А я вам говорил, Александр Демидович, что девятьсот страниц машинного бреда я публиковать не буду. Вы - как хотите, а я не буду. Интерес лаборатории я блюду, в Стокгольм я результаты отослал, приоритет какой-никакой - за нами. Но Илья Андреевич, - на имени Павловского даже зубы оскалил, - вряд ли бы порадовался, узнав, что все, что мы сумели сделать после его смерти - это улучшить алгоритм.
В других обстоятельствах это было бы даже смешно.
Проблему четырех красок решали два с лишним века. А решила вычислительная лаборатория при тогда уже почти отсутствовавшей кафедре вычислительной математики Петроградского университета, присвоившей руины кафедры статистического моделирования, которой ранее заведовал Штолле. Решила полгода назад. И пакет в Стокгольм ушел за именами Павловского, Штолле и Рыжего et al... Штолле протестовал. Павловский уже не мог. А теперь господин директор на стену лезет, потому что решение, видите ли, некрасивое, потому что три четверти работы сделали вычислительные машины и потому что человеку - даже математику - отследить его начисто не под силу. И еще потому, что за следующие полгода они, уже имея решение, ничего принципиально нового не сделали. Все стало чище и проще, но отсутствие прорыва - это явное доказательство застоя в лаборатории и некомпетентности руководства, не так ли?