JaZZ моТЫлька

Дуган Эрнесто

Как говорится, назвался груздём… Я завёл байк и осторожно переехал порог. В голове появилась этакая расслабленность, такое обычно бывает после крепкого чая. Люблю это состояние, тогда мне музыка чудится объемной, а мир кажется нежным, словно кожа любимой. И порой так жаль становится, что на Земле не хватит всех запасов чая, чтобы весь мир наполнить любовью.

Заглушив мотор, я оглянулся, позади по-прежнему виднелась та же дорога, та же свалка. На задворках сознания размеренным пульсом билась мысль, что старичок то ку-ку.

Каин молчал, я

снова огляделся, принюхался. Вот оно, исчез запах помойки, воздух пропах корицей и ванилью. А Каин, утратил облик нищего, теперь на нём были одеты просторные фиолетовые полотняные штаны и такого же свободного кроя зелёная рубаха. Борода и волосы аккуратно зачёсаны и заплетены в косы.

Я обошел дверь вокруг, следов от байка с другой стороны не было. Они появлялись только за порогом.

– А если я вернусь то что?

– А ты уверен, что ты этого хочешь? Там ты родился, вырос и так сказать прокорродировал душой. А здесь, здесь ты впервые. Подвезёшь, или мы пешком потопаем?

– Далеко ехать? – Я с трудом ворочал языком, мне всё вокруг казалось в новинку и в то же время таким привычным, дурацкое и в то же время интригующее ощущение.

– Не, тут недалече.

– Ну, поехали коли так, надеюсь, бензин здесь горит? – Я завёл мотор.

– А разве байк рыцаря дорог ездит на бензине, а разве не огонь в сердце жаждущем пути заставляет поршни танцевать в цилиндрах?

– Точнее и не скажешь Каин, держитесь, – я крутанул до упора ручку акселератора.

*

Глава третья

В гору

Мы отдалялись от трассы, впереди маячил позор нашей цивилизации – свалка. Ещё совсем немного и ехать было некуда, я повернулся, чтобы спросить, куда мы едем, на что Каин, боднув меня лбом промеж лопаток сказал, чтобы я смотрел на дорогу. Когда я снова устремил взгляд на бетонные плиты дороги, перед глазами, на миг всё помутилось, словно сбилась фокусировка в камере. А после дорога поползла в гору. Свалка на горизонте исчезла. Я остановился.

– Слезайте!

– Да не кричи ты так. Мог бы и просто сказать. – Каин освободил сиденье и, зевнув, добавил. – Ну чего ты снова испугался-то?

– Да не боюсь я…, я…

– Ну конечно, мальчик не испугался, сначала дверь его куда-то привела, куда-то, где не видно было следов, как он в неё въехал. Потом вдруг свалка исчезла, и дорога изменилась, конечно, бояться нечего. Твоё серийное восприятие, наполненное всевозможными ГОСТами мышления, как собачка дрессировщика условными рефлексами, сейчас забилось в угол клетки и ноет. Сознание ноет, а ты, истеришь, истеришь как сварливая жена, которую хочется окатить ведром настоя валерьянки. Или скормить крокодилам.

– Вы что в меня какой-то дрянью брызнули да, галлюциногены…

– Папа Карло сделай меня снова бревном, – Каин вынул из кармана леденец на палочке, развернул, обёртку и надув, как шарик, завязав узелок, отпустил. Ветер подхватил удивительный шарик и по спирали стал возносить к облакам.

Я засмотрелся как то, что секунду назад было фантиком, коими устланы городские

дороги по вине так называемых цивилизованных людей, парило под брюхами кучевых облаков? Облаков стаями несущих воду туда, где её давно не видывала исстрадавшаяся от жажды земля.

– Ну что ты за нытик такой, а? – Вынув леденец изо рта, Каин принялся дирижировать им в такт словам. – Там, откуда мы с тобой приехали, почти все, слышишь почти все обдолблены. Поверь, средств для этого у мутантов хоть пруд пруди. Ты тоже шагал в этом строю зомби, а потом, когда захотел выйти, с тобой начались всевозможные странности. Только ты же невнимательный, наверняка не заметил. Когда у тебя стали растворяться друзья, как сахар в тёплой воде? Правильно, тогда, когда ты понял, что в твоей жизни слишком много ниток, ниток на руках и ногах. И я думаю, что потеря друзей далеко не последняя неприятность, которая сопровождала твой бунт марионетки.

Я опустил ножку и, оперев на неё байк сел на разогретый солнцем кусок бетона.

Воспоминание о кусочке жизни длиной чуть больше полугода пронеслись в памяти со скоростью света. Я стиснул зубы. Вспомнилось стихотворение, которое я написал в один из многих вечеров, когда мне просто хотелось выйти на лесную поляну, повернуться к луне и выть, выть от тоски, выть от сожаления, выть от одиночества, выть потому, что я живу без Неё:

В отголосках эха,

стонов вчерашних "Я",

рождаются вспышки

нового себя,

и снова обновлённый фрагмент

получит в

абсурдную жизнь

абонемент.

И уже в который раз

жернова зубов

муку из эмали

натрут в порывах

воспоминаний,

о том, как вместе

мы были и там и тут…

– Поплачь, оно конечно лучше не станет, но хоть зубы скрипеть не будут, – он по-отечески обнял меня за плечо.

– Я за эти семь лет уже выплакал всё что можно, а боль не стихает. Чёртова жизнь! – Я прикусил кожу косухи и, омывая рукав слезами, зарыдал. Слёзы текли градом, я ничего не мог с собой сделать, казалось, во мне плачут все те «Я», которые рождались и умирали, когда я пытался забыть её, когда я подменял себя собой, чтобы измениться, чтобы залечить разбитое сердце…

Я не знаю, сколько прошло времени, но когда я успокоился, Каин протянул мне открытую банку нулёвки, по-хозяйски вынув её из правого кофра байка.

– А вот от меня – сушёный кальмар, помнишь, как вы купили целую упаковку в тот день, когда умер Робин Вильямс. А потом, вечером смотрели «С добрым утром Вьетнам», поминая великого актёра.

Я залпом допил пиво и сжал банку, металл нагрелся и серебряными ручейками потёк по ладони. Я потряс головой, видение не прекращалось. Раскрыв ладонь, я увидел на ней идеально отлитую букву «К». Излишки расплавленной в руке банки стекли уродливыми кляксами на землю.