Шрифт:
Посвящается Андрею К. и всем тем, кто разделил со мной то время
Помнишь лето?
Загадочную часть года, которую потом десятилетиями собираешь в ладони, умываешься по утрам, намазываешь как крем от солнца, чтобы не сгорела душа от ностальгии.
Всегда стрекочут кузнечики, оглушающе, удушающе, так, что перекрикивают скрип сосен над головой. Помнишь этот
Заветное – так озеро назвал явно какой-то мечтатель. Даже романтик. Тот, кто не ожидал, что на берегах этого озера скопятся дачи, вырастет шумный, забитый детьми лагерь через пролесок (по нему не ходи ночью – там медведи, там из сосен вырастают тени животных, там плутающие тропинки, заведут – не вернешься).
Помнишь, как мы впервые высыпали из автобуса после долгой поездки на желтый песок у ограды. Мы много лет ехали по шоссе от города, потом свернули к деревне, и шоссе оборвалось, будто туда дальше в лес нельзя было ехать. На самом деле можно – остался желтый, промятый песок, бегущий вверх-вниз. Автобус переваливался с боку на бок, как настоящий медведь, грозясь в какой-то момент завалиться и уснуть здесь, не доехав до лагеря. Но мы все-таки доехали.
Корпус стоял желто-синий, несуразный, покосившееся крыльцо на второй этаж (а туда что? Там не мы живем, там воспитатели). И здесь мы будем жить? Здесь? И туалет на улице… Так, мальчики слева, девочки справа, посередине тренерская. Скоро приедут байдарки.
Махина байдарочная по этой сельской дороге плыла, как по шумящему морю. А потом свернула к Заветному. Но лодки не могут жить на улице, они не медведи. Лодкам нужен дом. Для них временный – контейнер – в таких живут рабочие на стройках, а в нашем коричневом, ржавом, с ужасными скрипучими задвижками жили байдарки. Новенькие, свежие, блестящие (на зависть всем) в один ряд стеснились со старыми – гробами, – сюда же и крылышки, а весла будем хранить в корпусе. Без весла ты никуда не выйдешь. Весло твоя ответственность. Байдарка твоя ответственность.
Помнишь, как подрывались, когда петух в соседней деревне кричал во все горло. Лагерь спал. Солнце – еще не жгучее, даже прохладное – било по глазам, кричало: просыпайся. Столовая совсем рядом с корпусом,
Отворачиваешься от еды и на построение сонным голосом: «Расчет окончен». Побежали.
По той самой дороге что привезли нас сюда, только теперь по ней бежали мы – туда и обратно, это зарядка. Что может быть сложнее вырваться из плена шерстяного одеяла и отдать свое тело прохладному солнечному утру и пыльной глинистой дороге с выступающими камнями? Задыхаясь от нарастающей жары, от сонной усталости, от мышц под футболкой. А сзади: давай-давай, бегом-бегом, в горку бегом и вниз накатом (за поворотом остановимся отдышаться). За поворотом только мальчишки – бегут как козы, туда-сюда, они пробегают и можно скосить. Поворачиваешь и обратно – уже не устал, уже полон сил, внизу разгон и – наперегонки – до конца, до финиша, а за финишем завтрак.
Иногда по утрам был футбол: футбол на высокой непринятой траве, когда мяч скользит, тело падает, и больно носок о кроссовок, и хохот, хохот. Гол! Два гола и на завтрак. Солнце уже жарит, уже торопит, уже греет воду. Слепни еще не проснулись, но уже подозрительно на краешке зрения зудят, шепчут на ухо.
Какао и каша. В столовой мы чужаки. Мы пробираемся, будто не лагерные, будто не на своем месте. Всегда шумно, кто-то у параши, кто-то счищает кашу в огромную кастрюлю, сегодня не мы дежурим (а можно было бы пораньше уйти с тренировки!).
Каша – мягкая, серая, с комочками – почему-то вкусная. После бега все вкусное. Успела умыться до завтрака? Не, придется после. Там опять толпа будет. Надо поторопиться.
Перед каждой тренировкой – построение. Как на флоте: стоишь с веслом наперевес (весло на краешек тапка, чтобы не в землю тыкать лопастью), ждешь отмашки. Гадаешь: что сегодня будет? Слух был, что полегче. Разброс-то большой: стометровки, ускорения, вокруг озера, или изощренная пытка – пятисотки. Не одна, конечно, нет, а так, чтобы руки болели, дрожали от напряжения, чтобы все тело морщилось в районе поясницы, сгибало спину.
Конец ознакомительного фрагмента.