К чему снится Император? Часть 2
Шрифт:
Дополнили картину другие свидетели. Выяснилось, что Каракозов пытался войти в Летний сад через калитку у Прачечного моста, но городовой унтер-офицер Лаксин по инструкции никого там не пропускал. После этого террорист отправился к главным воротам.
Сам же несостоявшийся убийца в своих показаниях признался, что сообщал Худякову о намерении цареубийства и что тот его вполне в этом одобрил. Промышленник разозлился на эти слова.
— Дело в том, что вы мне мстите, полагая, что это я выдал вас и ваших товарищей, но это вздор. Я ничего не говорил следствию. Более того, я никоим образом не причастен к данному
В середине процесса Каракозов вдруг осознал, что его товарищи всю вину стали валить на него. Это привело Митю в сильное возбуждение.
— Дело не только во мне. Я вижу, что лишь меня во всём пытаются обвинить. Но дело обстоит не так. Мой двоюродный братец захватил в организации главную роль и контролировал там всё. Даже у глупого Ермолова он забрал наследство, доставшееся тому от отца. Именно Ишутин нам говорил о выдающихся перспективах общества и сильной поддержке, имеющейся даже в верхах власти.
Ишутин всё отрицал.
— Намерения Каракозова я не знал. Он никогда откровенно об этом не говорил. Я только предполагал, что Митя мог совершить преступление, понимая его характер, болезненность и общую странность поведения.
Подобные слова вынудили следствие вызвать докторов. Согласно медицинскому заключению, выяснилось, что Каракозов вполне себе здоров. К болезням можно было отнести лишь катаральный гастрит и глухоту на правое ухо. Это заключение стало новым косвенным доказательством сознательных и обдуманных намерений «Организации».
Ишутин же в своих показаниях продолжал изворачиваться. На вопрос Гагарина какое участие он принимал в «Организации», тот ответил уклончиво.
— Особенного участия моего здесь не было. Я лишь предлагал товарищам, что возьму на себя труд вместе с Каракозовым отправиться путешествовать по Российской империи для изучения быта и жизни народа…Мое преступление заключалось лишь в намерении освободить Чернышевского, и я, действительно, укрывал в течение двух дней Домбровского.
— Кто первый высказался о цареубийстве?
— О необходимости убийства государя говорили в нашем кружке, хотя он и не представлял собой какой-то настоящей организации. Все разговоры состояли лишь в рассуждениях о том, допускается ли возможность совершить преступление при определённых условиях и обстоятельствах. Не было ничего конкретного относительно цареубийства. Я это говорю совершенно искренне…Никак не мог предположить того, что Митя пойдёт на это преступление и тем более не мог знать, что по этому поводу привлекут меня лично.
Стенограф при этих словах «генерала» пометил, что тот почти плакал.
На столе же Гагарина лежало письмо Ишутина, в котором тот писал: «Во многом я виноват перед моим Государем, но не виноват в преступлении моего брата; во многом меня упрекает совесть, но я чист от преступления брата. Я никогда бы ни за какие земные блага не согласился бы принять участие в преступлении против своего Государя, даровавшего миллионам людей свободу. Видит Бог, что говорю правду. Когда брат мой предлагал мне участие в его намерении, я не только что отверг это предложение, но и всеми силами умолял его не приводить своё предложение в исполнение, и,
К концу августа следствие об 10 первых подсудимых было завершено. Решили, что вина Каракозова ясна, и его казнь неизбежна. Постановили, огласить приговор о нём отдельно от других. Тут же приняли постановление о докторе Кобылине, который обвинялся лишь в знании о замысле террориста, но не в непосредственном участии в деятельности тайного общества. По этому поводу князь Гагарин заметил, что после объявления приговора в отношении Каракозова не может быть речи о смертной казни кого-либо ещё из подсудимых, так как неприлично ставить виселицу за виселицей. Все с подобным утверждением согласились. Панин тут же на это заметил, что, конечно, двух казнить лучше, нежели одного, а трёх лучше, чем двух, но хорошо и то, что и один главный преступник не избежит кары, назначенной законом. В результате было вынесено два постановления: о казни Каракозова и об освобождении Кобылина.
В день оглашения приговора, зал суда был полон. Согласно судебному уставу, не смотря даже на закрытый процесс, оглашение его итогов открытое. Кобылин в форме доктора академической клиники стоял между часовыми. Началось оглашение и вдруг в зал вбегает старуха со слезами на глазах и разрывающим душу голосом кричит:
— Пощадите, пощадите!
Её подняли и усадили на скамью. Гагарин закончил чтение приговора.
— Часовые, отойдите. Кобылин, вы свободны!
Тот одним прыжком перескочил барьер и обнял старую мать.
Гагарин рассказал об этом государю в царском вагоне по пути из Петербурга в Царское Село. Александр промолчал. Судья также доложил о прошении Каракозова о помиловании. В этот момент мерно стучали колёса, зелень деревьев, крыши усадеб бежали за окнами… — Уйдите Гагарин, вы разочаровываете, — твёрдо сказал государь. Тот медленно убрал в портфель лист с прошением и молча вышел.
Казнь была назначена на начало сентября…
Глава 32
На Смоленском поле Васильевского острова уже с утра собрались толпы народа. Отношение к казням было своеобразное, — для людей это было зрелище. Казалось бы, здесь сошлись две стороны одного явления: жестокость эпохи и безжалостность Александра. Масса людей со странным предвкушением смотрели на подготовленный эшафот, окружённый каре из войск…Вскоре показалась повозка, на которой спиной к лошадям, прикованный к сиденью, сидел Каракозов. Лицо революционера было синим от страха. Увидев виселицу, он пошатнулся.
— По указу Его Императорского Величества…
Забили барабаны, войска взяли «на караул», мужчины сняли шляпы…После того как барабаны затихли, секретарь зачитал приговор. Священник поднялся к осуждённому, сказал Каракозову последнее слово, дал поцеловать крест и сразу же отошёл. На революционера надели саван, подвели под виселицу, поставили на скамейку, накинули верёвку. Никто не отвернулся и не закрыл глаза, — на действие смотрели с безумным жестоким взглядом.
Тем временем остальные осуждённые прощались с родными. Каждый держался по-разному. Худяков при встрече с супругой был одновременно раздосадован и весел, что жене казалось ужасно ненормальным.