К далекому синему морю
Шрифт:
Жива ждала его ближе к «носу» фургона. Нетерпеливо постукивала ладным, хорошо стачанным ботинком и хмурилась. Морхольд последовал совету и потопал к ней прямо в сапогах. Заглянул в предлагаемый закуток. Хмыкнул.
Светильник из консервной банки с жиром и фитилем из куска полотняного ремня. Наружная стенка полностью прикрыта несколькими овчинами. Топчан, крепкий, сколоченный из досок, накрытый той же овчиной. Подушка… Морхольд снова хмыкнул. Подушка явно оказалась со складов «Икеи», не иначе. Ага, даже этикетка осталась. И откидной столик, на котором уже стояла
– Раздевайся, садись, – Жива достала из одного из кармашков медицинские ножницы. – Быстро давай.
Морхольд закряхтел, стаскивая плащ и остальное. Сапоги сползали неохотно, промокшие насквозь. Брюки он стаскивал шипя от вновь прорезавшейся боли в спине.
– Трусы можешь оставить, – разрешила Жива, – стриптиз в твоем исполнении мне неинтересен.
– У меня кальсоны, – обиделся Морхольд, – и я не собирался их снимать.
– Скажу – снимешь, – она показала ему на топчан и зажгла пару свечек, взявшихся неожиданно ярко. – А теперь сиди, молчи, делай что скажу и отвечай тоже как скажу.
– Слушаюсь, мой генерал.
– У-ню-ню я тебе, – Жива погрозила пухленьким пальцем и принялась извлекать медикаменты, фармакологию и гомеопатию, – не сметь самому перевязки снимать.
Морхольд, чуть стесняясь своих густо пахнущих онучей, наконец-то сел. В крестце явственно щелкнуло и кольнуло. Сильно кольнуло.
– Мм-м, да тут дело вовсе и не во взрывах… – она покачала головой. – Раньше-то таким многие страдали. Хотя, надо думать, и взрывы ваши мальчишечьи роль сыграли. Ну-ка, мил друг, повернись на свет. Ого, вот это синяки. Обо что так приложило? Не знаешь? Да и ладно. Руку давай, да не дергайся, тетя Жива не откусит. Костлявая больно, чего в ней есть? Стрептоцид и линамент по Вишневскому, ну, конечно, что еще мужик может прилепить на такие открытые повреждения кожного покрова и мягких тканей?
Морхольд слушал, сопя и четко понимая, что его клонит в сон. Тарахтение Живы работало как надо, это он понял сразу. Лекарь из нее, видно, хороший. Так и стоило многим врачам поступать: болтать, болтать, заговаривать пациентов, пока их же и кромсают. На своем опыте убедился.
Как-то Морхольду пришлось переносить под местным, не самым сильным наркозом вскрытие и чистку панариция. Если бы не хирург-краснобай, он бы пару раз запрыгнул на стенку. А так, слушая анекдот за анекдотом, и не заметил, как палец превратился в тугой белый и пахнущий стерильностью кокон. Пока тот густо не набух красным от раскромсанной первой фаланги и вырезанного ногтя. Так и тут, пока он это вспоминал, Жива уже ловко срезала повязку с глаза.
– Ох ты ж, как тебя резануло, бедного. Так, потерпи, сейчас будет щипать. Чего-чего? Ну-ка, не дергайся. Да, жжет, а как еще? Терпи, сказала. Вот, вот так хорошо. Чем пахнет? Все равно такого не знаешь. Вытяжка из трав и страшный секрет… поможет. Воспаление убирать надо. Видеть? Сколько пальцев? Ну… могло быть и хуже. С собой дам? А кто тебя отпустит? Да и посмотрим, как ты завтра-то будешь. Чувствовать, чего еще? Да лет тебе сколько, милый? Ну, почти как мне, да, ровесники. А откуда
Она смахнула пот со лба. Пригревало знатно. Тяжелая подушка сна давила сильнее. Морхольд хотел улечься и заснуть. Но тетя-ровесница, беспрерывно трындя, не разрешала. Хотя уложить на живот уложила.
– Терпи, так надо. Барсучий жир, змеиный яд, жабья икра и кровь некрещеных младенцев. Да ну тебя. Чуешь, чем пахнет? Народная медицина многое умела… и умеет. Образование? Нет у меня образования. Ролевик я, с большим стажем игр перед войной. Смешно? Кому как. Там и научилась, и до этого училась. Ага… вот здесь больно? Тихо, не маленький мальчик! М-да… Да, Янчик, заноси.
Девчушка зашла, держа в руках деревянный круглый поднос с кружками. Тремя. С густо валившим от них паром. Поставила на столик, рассыпалась в веснушках улыбки и ушла. Доброе и светлое теплое существо, прям как золотистый солнечный лучик. Морхольд улыбнулся. Легко и очень-очень по-доброму. Давно не встречалась такая солнечная личность.
– Э-э-э, милок, ну-ка т-п-р-р-у! – Жива щелкнула его по лбу. Вышло ощутимо. – Куда зенки бесстыжие вытаращил, а? Да у тебя по глазам твоим паскудным видно, что кобель кобелем. Я тебе сейчас вот клизму поставлю. Понял?
Морхольд уткнулся лицом в подушку и улыбнулся. Жива ему нравилась. Суетилась, ворчала, что-то там надувалась как квочка, но все равно нравилась.
– Так… слушай внимательно. Спасибо, Яночка. Лежи, бестолочь, дай мази впитаться. Спасибо за ведро. И еще воду, да, поставь сюда. Будет пить, будет. Как пес шелудивый после случки – из лужи лакать начнет. Лежи, говорю.
Стукнуло. Морхольд вздохнул. После принесенного поганого ведра о каком вообще кобелячестве может идти речь?
– Пей ромашку. Малину. Теперь вот это. Воняет? Потерпишь. Я ж терплю твои портянки у себя под носом. Давай, залпом. И под одеяло. Потеть, сильно не орать, по нужде в ведро. Быстро!
Он послушно пил первое, второе и третье. После третьего, где явственно ощущался спирт вперемежку с целым луговым, полевым и лесным букетом, а также шишки, коренья и почки, Живе явно не стоило переживать о его, Морхольда, непослушании. Как сидел, так и рухнул, тут же покрывшись горячей липкой испариной.
Жива взяла серое в черную клетку залатанное шерстяное одеяло и накрыла бродягу. Надела на светильник стеклянный колпак, приспособленный из потолочного плафона, и ушла. Лекарка прекрасно знала, что будет дальше.
* * *
Холод сменялся палящей жарой. Острые раскаленные иглы проникали повсюду. Белесые клещи, только из огня, с жутким хрустом ломали суставы и дробили ребра. Прозрачный, из закаленного стекла, коловорот со скрипом вкручивался в голову. Сразу в нескольких местах. И сразу же за ним, наваливаясь со всех сторон, Морхольда окутывало колючее снежное одеяло.
Лед ломил все тело, выгибал позвоночник и перехватывал горло. Продирал морозом прямо под кожей, заставлял зубы выстукивать затейливый мотив. Щипцами, обжигающими от толстого инея на них, пытался добраться до самого сердца.