К морю Хвалисскому
Шрифт:
– Везет же людям! Золото гребут лопатами, целуют императриц, а тут!
– Если ты имеешь в виду Александра, – насмешливо заметил Лютобор, отхлебывая еще пива, – то он и золото лопатой не греб, и императрицу не целовал.
– Почему? – разом воззрились на него все молодые гридни.
– Александр преследовал абу Юсуфа и его прихвостня Бьерна Гудмундсона потому, что они убили его побратима, а такие долги оплачиваются только кровью. Разделавшись с абу Юсуфом, он отказался от императорской награды, ибо не исполнил свой долг перед побратимом до конца: Бьерну удалось скрыться.
Он отложил в сторону пустой рог и посмотрел долгим взглядом на боярышню.
– Все мы, кто служил в ромейской земле, присягали цезарю, и Александр не был исключением… – начал он, переведя взгляд на притихших парней. – Когда вы даете клятву верности вождю, вы разве думаете о том, чтобы залезть в постель к его жене?
Он хотел добавить еще что-то, но внезапно оборвал себя на полуслове. Мышцы его напряглись, как перед прыжком, взгляд прирос к постепенно увеличивающемуся облаку пыли на горизонте.
В следующий миг он уже стоял на корме. Туда же, чуя неладное, кряхтя, проковылял дядька Нежиловец.
Торопа, рысьи глаза и малый вес которого новгородцы давно уже успели оценить, подняли на мачту, и он долго всматривался в степную даль, втайне завидуя хищному летуну коршуну или хотя бы быстроногому Малику, который, дай ему боги человеческую речь, уже давно успел бы все разведать и обо всем рассказать.
– Что там? – нетерпеливо спросил Лютобор
– Да вроде как пастухи со стадом идут, – отозвался мерянин, недоуменно глядя на наставника.
Тот кивнул с видом человека, увидевшего именно то, что ожидал.
Тут недоумение отразилось не только на Тороповой физиономии, но и на лицах всех боярских людей.
– Эка невидаль… – начал было дядька Нежиловец. – И зачем из-за такого пустяка шум поднимать...
– Они слишком рано повернули к полудню, – пояснил Лютобор.
Теперь все, кто когда-нибудь бывал в степи, поняли, что имел в виду русс. Ни один сколько-нибудь рачительный хозяин, ни один хоть самую малость усердный раб не станет покидать тучные пастбища ради выжженной солнцем пустыни, если ему самому и его добру не грозит смертельная опасность.
– Гудмунд? – коротко спросил Вышата Сытенич.
– Думаю, да.
– Ну вот, вспомнили лихо, – вздохнул дядька Нежиловец.
Боярин провел рукой по серебристой бороде.
– С этими пастухами стоит поговорить.
Он велел убрать парус и переложил руль, правя к берегу. Однако разговора не состоялось. Едва завидев ладью, пастухи заорали на собак и замахали своими камчами, разворачивая почуявшее близость реки стадо вспять, затем ударили пятками по бокам своих мохноногих лошадок и со скоростью людей, преследуемых злыми духами, унеслись прочь.
Новгородцам ничего не оставалось, как отправиться дальше. Ближе к вечеру им встретился еще один кут, расположившийся на водопой. Его владелец, Сонат сын Кобикты, муж молодой жены и отец троих прелестных ребятишек, проявил большее, чем его утренние соплеменники, мужество. Поверив словам о добрых намерениях, подкрепленных щедрыми дарами, он не только согласился поговорить с новгородцами, но и пригласил
Сонат и его семейство только этой зимой обосновались на правом берегу, перейдя реку по льду, ибо до того принадлежали к племени левобережных, или бедных печенегов. Престарелый Кобикты, отец Соната до сих пор носил халат с обрезанными рукавами и укороченными до колен полами – горестными знаками прежней разлуки со своим народом, и ни за что не хотел менять его ни на какой другой.
Жизнь на правом берегу оказалась сытней, но не безопасней. Сонат сын Кобикты рассказывал последние новости, и они полностью подтверждали самые худшие опасения новгородцев. Гудмундовы викинги ходко шли вниз по реке, предавая огню и мечу все, что им попадалось на пути. Сонат сказал, что так погиб муж его сестры, Урантагыз. Что случилось с самой сестрой и ее детьми, молодой пастух старался даже не думать. Спасаясь от жадности беспощадных ютов, Сонат и его соплеменники, собрав свои стада и погрузив в кибитки нехитрый скарб и семьи, спешили к отрогам Сорочьих гор, где располагались владения великих ханов Органа. Там, под рукой могучих воинов Степного ветра, они надеялись отыскать защиту от грозных неукротимых врагов.
– Как далеко отсюда видели Гудмунда? – спросил Вышата Сытенич у Лютобора, который в этой беседе выступал переводчиком.
– В трех днях пути отсюда, – отозвался русс. – Их корабли не нагружены, и они движутся быстро. Думаю, через пару дней они нас настигнут.
– О-хо-хо! – горестно простонал дядька Нежиловец, растирая заскорузлыми пальцами виски. – Вот тебе и сходили на Итиль.
– Чему быть, тому не миновать, – сумрачно отозвался боярин.
– Может быть, стоило все-таки вернуться на Русь, – жалобно протянул старый воин.
– И показать себя трусами? – синие глаза Вышаты Сытенича пронзительно сверкнули в неверном свете костра. – Не настолько я люблю хазар и тех, кто им служит, чтобы доставить им подобную радость. Да до Руси надобно еще и дойти…
– Ты что же, намерен принимать бой? – переспросил дядька Нежиловец, до конца еще не осознавая и не веря. – У них сотня с лишним, а у нас только три с половиной дюжины.
– А что, есть иной выход? – вопросом на вопрос ответил боярин.
Дядька Нежиловец печально покачал седой головой.
– Как же все неудачно получилось, – пробормотал он. – И ведь, как нарочно, Муравушка с нами!
– И Воавр… – эхом подхватил Талец.
Путша провел рукой по белесым вихрам:
– Эх! Вот бы нам сюда этого, как его, Александра-Барса. Он бы наверняка что-нибудь придумал.
– Скажешь тоже! – хмыкнул Твердята
– Сами разберемся, – отозвался боярин.
Он задумчиво покачал сивой головой, а потом зачем-то посмотрел на Лютобора: может даст какой дельный совет.
Однако русс словно никого не слышал. Он сидел у костра, обняв за холку пардуса. Сегодня пятнистый красавец против своего обыкновения не унесся охотиться в степь, а остался с хозяином. Словно струны на гуслях, перебирая мягкий пушистый мех зверя, Лютобор что-то ему говорил, и Тороп не мог поручиться, что беседа велась на человеческом языке.