К морю Хвалисскому
Шрифт:
Вскоре к звукам бубна и домбры прибавился нежный, серебристый перезвон маленьких бубенцов, и в полосе света появилась лунно-белая Айя – кобылица княжны Гюлимкан. Повинуясь ритму, который задавал ему бубен, благородное животное бежало по кругу ровной, размашистой рысью, вызванивая копытами четкий, упругий ритм. На спине кобылицы, выпрямившись в полный рост, стояла княжна. Голова девушки с разметавшимися по плечам косами была горделиво поднята, немыслимо тонкий стан прям и упруго неподвижен, точно кинжал или игла. Только тонкие, похожие на гроздья спелого хмеля, кисти украшенных браслетами с бубенцами
Затем волна пробежала по всему телу княжны, и началась пляска, подобная той, которую вели только что прочие девы, с той разницей, что под ногами плясуньи была не твердая земля, а качающаяся спина стремительно несущейся лошади. Еще одно отличие состояло в том, что княжна не имела нужды следовать канону, принятому при обращении к богам и предкам, и выражала в танце все, что хотела. А хотела она только одного: поведать младшему Органа о своей любви. Только к нему взывали вскинутые в крылатой птичьей тоске тонкие девичьи руки, только для него томно и страстно изгибался стройный стан, только от мыслей о нем учащенно вздымалась и трепетала высокая грудь. Неужто существовал на свете мужчина, способный оставить без ответа выраженную таким необычным способом, столь страстную и настойчивую мольбу?
Зрители взревели от восторга. Суровая кочевая жизнь воспитала у степных женщин немалое мужество: они отважно оберегали на кошаре стада, не отступали перед жадными волками и практически все прекрасно держались в седле. Однако так танцевать на коне умел далеко не каждый мужчина-егет.
Белоголовый Путша подался вперед, как завороженный, глядя на дивное зрелище и явно забыв, что недавно называл красавицу волчицей:
– Вот это пляска, просто чудо! Рассказать кому, не поверят! Ай да княжна!
– И ведь шею, прости меня, старого, Господи, сломать не боится! – негромко заметил дядька Нежиловец. – Знать, за живое ее Муравушка задела!
Вышата Сытенич повернулся к сидящему с ним, что называется, «в блюде» сыну Церена. Он-то, конечно, помнил все, но ему еще предстояло идти через земли великого Кури, и потому он не желал ссоры с ним:
– Вижу, великий хан, твоя дочь желает подтвердить верность утверждения, что нет такого дела, которое степняки не могли бы свершить, не покидая седла! А я-то всегда думал, что укрощение лошадей – дело сугубо мужское!
Польщенный Куря горделиво приосанился:
– Женщин нашего племени всегда отличала отвага. Недаром в те суровые времена, когда наш народ с оружием в руках пробивался на новую родину, они сражались наравне с мужчинами.
– Жаль только, эту отвагу они не передали своим сыновьям, – недобро усмехнулась госпожа Парсбит, намекая на не особенно достойное поведение великого Кури в день гибели ее мужа. – Хорошо хоть девы пока помнят, что такое доблесть.
– Доблесть дев способна вдохновить мужей на великие дела! – заметил ромей Анастасий, отирая с губ медовые капли и передавая далее идущий уже не в первый раз по кругу полуведерный турий рог, – Так, по словам Поэта, помощь легендарных амазонок почти на год отсрочила гибель Трои!
– А что, как не слабость мужчин и их неумение оказать достойное сопротивление завоевателям-дорийцам заставили амазонок взяться за оружие, сменив прялку на
Услышав этот гордый ответ, фактически повторивший слова госпожи Парсбит, хан Куря помрачнел, а Анастасий лишь восхищенно покачал головой, не столько дивясь осведомленности боярской дочери, сколько любуясь красавицей.
– Я немногое могу сказать о храбрости амазонок, – сказал он, – ибо не жил в их времена. Однако для меня примером достойной древних воительниц отваги и мало свойственной им доброты навсегда останется поступок девы, не убоявшейся острой хазарской сабли в своем стремлении вступиться за несправедливо осужденного!
И он бросил на девушку такой горячий взгляд, что она была вынуждена искать спасения в кругу ласково воркующих вокруг маленького сынишки Камчибека и Субут печенежских женщин. Так смотреть на нее прежде позволял себе только Лютобор. Впрочем, чувства Анастасия тоже не были для нее каким-то секретом, и то, что коварный хмель позволил их сегодня обнаружить, ровным счетом ничего не меняло.
Вслед за боярской дочерью покинуть мужей позволила себе и госпожа Парсбит. Владычица выбрала себе новое место так, чтобы по правую руку от нее вновь оказалась боярская дочь, а по левую – слепая Гюльаим.
Прислуживавший братьям на правах Лютоборова отрока Тороп заметил, чем стремительнее и безудержнее закручивается вихрь отчаянной пляски, чем громче поднимается гул восторгов и славословий, тем более глубокая тень залегает на лице незрячей. Разве могла она соперничать с красавицей княжной? Белый пушистый Акмоншак, верный поводырь, растерянно ластился к ней, виляя роскошным хвостом. Он не мог понять, почему его хозяйка льет слезы, когда все веселятся и воздух буквально напитан дивным букетом восхитительных запахов.
История этой девушки, имя которой, к слову, означало Лунный цветок или цветок Луны, была мерянину уже известна.
С самых юных лет и до прошлой весны ее называли невестой хана Аяна. Младенческая дружба, со временем переросшая в более сильную привязанность, подкрепленную родительским благословением, сулила влюбленным все возможные радости супружества…
Все рухнуло в одну холодную зимнюю ночь, когда на родную стоянку Гюльаим неожиданно напали хазары. Воины рода дрались отчаянно, да и ханы Органа вовремя подоспели на выручку. Нападение удалось отбить. Но застигнутым врасплох женщинам и детям пришлось, кто в чем был, спасаться бегством в продуваемой всеми ветрами степи и на еще не окрепшем льду великого Итиля. Гюльаим провалилась в припорошенную снегом полынью и сильно простудилась.
Тяжкая хворь мучила девушку всю зиму, ближе к весне сделав вид, что отступила. Но когда все, и в первую очередь, обеспокоенный жених, уже вздохнули с облегчением, нанесла самый предательский удар. Сначала невеста хана стала жаловаться, что плохо различает мелкие детали и контуры предметов, потом померкли краски, а затем взор девушки затянула непроглядная тьма. Хан Аян и его родичи поддерживали несчастную, как могли, но уж больно частой гостьей в веже Органа сделалась в последнее время княжна Гюлимкан.