К неведомым берегам
Шрифт:
Безобразные мешковатые парки и громадные мягкие меховые сапоги портили фигуру — люди стали как-то приземистее, их походка, с перевалкой, живо напоминала медвежью, но зато опушенные мехом лица казались моложе и красивее.
— Катя, — признавался Геннадий Иванович, не сводя с нее, как бывало прежде, глаз, — ты нестерпимо красива!
— Какое странное определение! — смеялась Екатерина Ивановна, но была довольна.
И под его влюбленными взглядами, пригретая вниманием и ласками, она чувствовала себя юной, прелестной и счастливой.
Под этими впечатлениями летели,
— Катя поет мужу дифирамбы и счастлива!
— Огородом занимается? — неизменно спрашивал Сергей Григорьевич.
— Невельским не очень доволен Николай Николаевич, — небрежно ронял возмужавший Миша и пояснял: — Не корректен по отношению к Российско-Американской компании, может сорваться!
— Уж очень церемонится твой Николай Николаевич с этой компанией! — с сердцем возражала Мария Николаевна. — Ее давно бы надо «под башмак»!..
— Тут, голубчик, необходимо юлить. Петербург, понимаешь! — вмешивался Сергей Григорьевич и, досадливо махнувши рукой, уходил к себе, к книгам…
…Новый год ничего не изменил: Дмитрий Иванович Орлов с тунгусом-переводчиком на собаках уже в первых числах января направился к верховьям речек бассейна Амгуни. Бошняк с переводчиком гиляком Позвейном и казаком Парфентьевым готовились к походу на собаках на Сахалин — проверить, действительно ли есть там каменный уголь. Он нужен был для ожидаемых пароходов. Чихачев с тунгусом Афанасием, переваливши с реки Амгунь на реку Горин, старались добраться по ней до Амура и с весной по течению плыть до залива Нангмар, чтобы установить, не лаперузовское ли это «Де-Кастри». Березин с топографом Поповым выгребали Чихачеву навстречу, против течения Амура с севера. Попов должен был зимовать в Кизи и там с Чихачевым встречать ледоход и весну.
В разгар работы прибыла из Аяна почта. Петербург и Иркутск категорически требовали: не распространять исследований далее амурского лимана и окрестностей Николаевского и стараться завести через гиляков торговлю с соседними племенами.
— Они меня с ума сведут, — кричал Невельской, вскакивая и потрясая перед лицом лежавшей в постели Екатерины Ивановны листом. — Никак не хотят понять, что здесь промедление смерти подобно! Не буду я их слушать! Лучше быть разжалованным без вины, чем сознательно стать преступником!
И опять бежал к столу строчить донесение.
В азарте, не считаясь с соблюдением формы и приличий, раздраженный Невельской нанизывал чуть ли не целый алфавит «пунктов», сопровождая их резкими короткими требованиями — офицеров, солдат, шлюпок, пароходов, снабжения. Его на самом деле неопровержимые доказательства свидетельствовали о возбуждении и плавали
Екатерина Ивановна поддерживала негодование мужа, но не соглашалась с необходимостью обострять отношения, всячески смягчала места, испещренные особо изобильными чернильными пятнами, и требовала дополнить все же слишком резкие донесения пояснительными личными письмами. Однако и они выходили из-под пера Невельского раздражающими и малоприемлемыми.
«Долгом моим считаю предварить Вас, — писал он Муравьеву, — что, сознавая тяжкую, лежащую на мне нравственную ответственность за всякое с моей стороны упущение и отстранение могущей произойти потери для России этого края, я, во всяком случае, решил действовать сообразно обстоятельствам и тем сведениям, которые ожидаю получить от Чихачева и Бошняка».
А обстоятельства действительно требовали не переписки, а действий. Не прошло со времени отправки письма и трех недель, как вернулся с Сахалина Бошняк, про убогость снаряжения которого в течение обратного пути нельзя было сказать даже по сказке «взял краюху хлеба за пазуху — и айда в дорогу», так как краюха хлеба была несбыточной мечтой, а юкола досыта — роскошью!
Вернулся он с загнившими на ногах ранами, разбитый, полумертвый. Однако через день, сияя своими белоснежными зубами и смеясь, рассказывал об обнаруженных им в нескольких местах богатейших угольных месторождениях, выходящих на поверхность вблизи прекрасной, глубокой и защищенной от всех ветров бухты Дуэ. Он успел пройти с севера на юг весь Сахалин до Дуэ и обратно и хвастал драгоценными листками из православного часослова, на заглавном листе которого было написано каракулями по-русски: «Мы, Иван, Данила, Петр, Сергей и Василий, высажены в Аянском селении Тамари-Анива Хвостовым 17 августа 1807 года». Туземцы орочоны показывали, где жили русские, остатки изб и следы огородов.
— Как ваши ноги? — пытал Невельской.
— Аппетит уже вернулся, Геннадий Иванович, придут и ноги, — смеялся Бошняк.
Возвращения его ног, однако, Невельской не дождался: 12 апреля, на этот раз с «краюхой хлеба за пазухой», Геннадий Иванович шагал рядом с собачьей нартой по правому берегу Амура к югу, по направлению к Кизи, занимать Де-Кастри, высматривать места для зимовки судов, следить за иностранцами, за состоянием моря и вскрытием рек и, самое главное, освободить Чихачева, получившего новое задание — исследовать бассейны притоков Амура и Хинганский хребет…
Как сообщал «пиской» с нарочным Чихачев, Хинганский хребет направляется от северной своей точки вблизи реки Уды прямо к югу, пересекает Амур, затем реку Сунгари и выходит к морю против Сунгарского пролива.
Присланное Чихачевым известие взволновало Невельского: выходило так, что если правильно толковать Нерчинский трактат 1689 года и границу провести по Хинганскому хребту до моря, то она южной своей частью ограничит в пользу России весь Амур и дойдет до границ Кореи. Надо торопиться проверить и поскорее двигаться на юг в поисках незамерзающей гавани.