К неведомым берегам
Шрифт:
«Какая величественная и красивая!» — подумал Григорий Иванович, нагибаясь в поклоне почти до полу.
Освеженная приятным путешествием и длительным отдыхом, помолодевшая, она подчеркнула это свое возрождение возобновлением забытого было обыкновения наряжаться на выдающихся торжествах в длинное белое платье. Порфира на плечах и маленькая, украшенная брильянтами корона на голове придавали ей самой и всему шествию нечто сказочное. По плечам низко свисали в изобилии локоны роскошных белых как снег припудренных волос. Четко выделялись скрещенные на груди муаровые ленты с орденскими знаками,
Стоя почти все время на цыпочках и не сводя глаз с поразившей его своим величием Екатерины, Шелихов не слыхал ни торжественного и полнокровного густого церковного хора придворных певчих, ни громовых раскатов протодьяконской октавы, изо всех сил провозглашавшей «многолетие». В каком-то полузабытьи, не прикладываясь ко кресту, он прошел в обширный для представления государыне зал, где тотчас же дежурным чиновником ему было указано место в ряду удостоенных высочайшего представления…
— Именитый купец российский Григорий Иванович Шелихов из Америки, по всемилостивейшему соизволению вашего величества, — услышал он над собой чей-то голос.
Государыня молча протянула руку. С благоговением, как к иконе, приложился к ней Григорий Иванович и опустился на колено, склонил голову, ожидая вопроса. У него вдруг задрожал от волнения подбородок и судорога сковала челюсти. Он твердо помнил, что может отвечать только на вопросы, и затаив дыхание ждал, трепеща от одной мысли, что, может, вопрос еще воспоследует, а он не в состоянии проронить ни слова… Казалось, прошла целая вечность. Григорий Иванович вдруг почувствовал довольно бесцеремонный толчок ногой и понял, что надо вставать. Вставая, он уже не видел ни императрицы, ни лиц придворных — все слилось в безликую толпу. Он отошел в сторону и закрыл глаза, а затем медленно направился к выходу…
Через два дня государыня уехала в Царское Село проводить там обычный летний отдых. Надежды на ожидаемую беседу не было никакой… И вдруг приглашение в Село. «Поддержка Воронцова», — решил Шелихов.
Направляясь на прием, Григорий Иванович волновался: он не на шутку боялся, что, когда увидит величественную императрицу вблизи, язык его снова прилипнет к гортани. Однако, проходя мимо громадного трюмо, несмотря на волнение, он внимательно оглядел себя и с удовольствием увидел элегантно, даже роскошно, но не кричаще одетого, привыкшего к дворцовым паркетам придворного, а не какого-то рыльского «презренного купчишку». Расшитый, украшенный кружевами кафтан красиво облегал стройную фигуру. Безукоризненной формы сильные, упругие ноги в атласных белых чулках и красивых туфлях с затейливыми пряжками легко, по-молодому несли их обладателя.
Войдя в широко распахнутые двери кабинета, он быстрым взглядом окинул комнату с одиноко сидевшей за столом в профиль ко входу пожилой, полной и невысокой дамой… Где же государыня?.. В этой стареющей, небольшого роста женщине он никак не мог признать виденной им величественной императрицы, образ которой так ярко
Робость исчезла и даже сменилась какою-то жалостью к ней, когда он увидел ясные следы свежего слоя пудры, припухшие мешки под глазами и густую сеть лучистых морщинок… Тихий мягкий голос императрицы и пригласительный жест сесть вывели его из оцепенения.
— Я радуюсь вашим успехам, господа российские купцы, — сказала Екатерина, милостиво протягивая руку.
— Стараемся, ваше императорское величество, как только можем, во имя любезного нам отечества и вашей славы, матушка государыня, — Шелихов низко наклонил голову.
— В чем особо нуждаетесь? — спросила Екатерина. — Не обижаете ли туземных обитателей при ясашных сборах?
— Ясак, ваше величество, алеуты платят охотно, дикие же коняги и другие народы сопротивляются, сами по-звериному обитают и в умягчении нравов через веру православную зело нуждаются…
Екатерина взяла в руки перо и, придвинув к себе лист бумаги, что-то отметила.
— Пробовали просвещать светом христианского учения?
— Ваше величество, с христианского увещевания повсеместно начинали. Дикие американцы великое усердие стать христианами являют, от них же первыми — племена алеутские… В воинской помощи, матушка государыня, також нуждаемся. Иноземцы, особливо бостонцы и аглицкие купцы-мореходы, не токмо товар перебивают и знатные цены зря назначают, да на нашу к тому погибель на порох и пушки выменивают. Ловом же звериным сами не промышляют.
— Своими силами не можете справиться?
— Справляемся, ваше величество, да надолго ли сил наших хватит? Большие тысячи войска требуются, а сами поставить можем только две или три тысячи, да и то не дюже надежных… Крепости тоже строить надобно… Торопиться надо захватить острова к полдню ближе, земля наша дюже прохладная, не родит, дожди тоже превеликие… Хлеб у нас дорогой, возим далече, из Сибири…
Екатерина сначала было записала, потом отчеркнула написанное и поставила сбоку большой вопросительный знак.
— Сами-то между собой дружно ли живете, российские промышленники?
Шелихов молчал.
— Говори без утайки…
— Плохо меж собой живем, матушка, чего таить. До кровопролитных дел доходим и тем сами себе прибытки уменьшаем.
— Это очень дурно, — недовольным голосом отметила императрица. — А чего же поделить не можете?
— Набольшого не имеем, которому все бы повиновались, а хозяев много каждый хочет сорвать, жадничает.
Екатерина нахмурилась: ясно было, что неуклюжий намек Шелихова на монополию не понравился.
— Не помиритесь, — твердо сказала она, — чиновника своего пошлю, ему повиноваться будете.
— Силы рабочей, матушка государыня, недостаточно имеем, — постарался Шелихов перевести разговор на другое. — А ремесленников, почитай, и совсем нет.
— Много надобно?
— Да человек бы ста полтора, хотя из сибирских ссыльных, что на поселение выписаны. Многие бы по своей охоте…
Екатерина записала и тихо сказала: «Дам».
— Калгов покупать у них бостонцы и аглицкие мореходы предлагают, вопросительно проговорил Шелихов и, подумав, добавил: — Ремесла иные из них знают…