К «последнему морю»
Шрифт:
– Почему у тебя так дрожат руки, когда ты от меня принимаешь похлебку? Я каждый раз боюсь, что ты ее прольешь.
И с легким смехом девушка скрылась во мраке.
Дуда, вернувшись в свою каморку, раздул угли и поджег хворост в очаге. При колеблющемся свете он стал писать на полях толстой священной книги Корана. Раза два он доставал маленький узкий ножик и оттачивал камышинку для письма. Все время он бормотал странные слова и размахивал руками, точно спорил с кем-то:
– Полночь… Сегодня в полночь! Это выше моих сил! Больше сердце
Дуда задвинул засов входной двери. Он отвернул войлок посредине комнаты. Под ним показалась небольшая дверца люка.
Стараясь не шуметь, Дуда опустился в черное отверстие. Ощупью, в полной темноте, прошел он несколько шагов и наткнулся на вторую лестницу, ведущую кверху. Осторожно он поднялся по ней и оказался в каморке с узким длинным столом посередине. Через маленькое окно лился слабый звездный свет.
Дуда стал на колени и опустил голову на руки. Тихо, про себя, читал он молитвы, сперва по-арабски, потом на каком-то другом языке.
Он поднимал голову, смотрел на овальное окно, потом снова принимался за молитвы. Глухие рыдания потрясали его, и он с трудом удерживал их, стараясь сохранять тишину.
Наконец в окне показался яркий, точно раскаленный добела, край равнодушной луны, свершающей по небу свой обычный путь.
Стоя на коленях, Дуда выпрямился и вцепился руками в край стола… Бледный печальный луч осветил стоящие на столе узкие носилки, сплетенные из прутьев.
На носилках лежало женское тело в темной шелковой одежде. Оно так исхудало и высохло, что едва намечалось среди складок платья. Две маленькие ручки скрестились на груди, и на них блеснули серебряные кольца.
Дуда откинулся назад и с трепетом ожидал…
Когда диск луны заполнил окно, на его ярком серебристом фоне четко вырисовывался нежный профиль. Дуда с безумной страстностью шептал:
– Я здесь, твой верный слуга… Я здесь, возле тебя, как всегда!.. Нежная, безгрешная Мариам! Слышишь ли ты меня? Протяни свою маленькую ручку и коснись моего лба! Укрепи мои силы!
Он жадно всматривался в профиль, все еще надеясь, что поднимутся ресницы и лицо вздрогнет снова, пробудившись к жизни.
– Судьба! Всюду рок! Ужасная судьба, с которой не может справиться даже моя неукротимая воля. Судьба ломает все, что я наметил, все, что я подготовил, разрушая все заклинания, но я все же не сдаюсь!..
Луна, медленно подвигаясь, уходила. Вот она исчезла, и нежный профиль потонул во мраке.
Дуда
– Светлая, безгрешная Мариам умерла. Я вижу ее в последний раз. В последний раз. Завтра ее отнесут в обитель вечного покоя!..
Вдруг его привели в себя крики, раздавшиеся во дворе:
– Дуда, резчик печатей! Открой дверь, или мы ее выломаем!
Дуда колебался несколько мгновений; затем, быстро поднявшись, вернулся в свою комнату и закрыл люк старым войлоком.
В дверь настойчиво продолжали стучать. Он отодвинул засов.
Черный раб с пылающим факелом шагнул внутрь каморки, наполнив ее дымом. За ним на пороге стоял человек в полосатом плаще, которого Дуда знал как самого свирепого из палачей халифа.
– Ты – Дуда, резчик печатей, прозванный Праведным?
– Ты сказал истину, почтенный Мансур, меч правосудия и могучая защита трона его святейшества!
– Сейчас ты пойдешь со мной, и мы проверим, насколько ты праведный. Рабы, возьмите этого человека за руки и держите, чтоб он в темноте не убежал. Он колдун, может обратиться в летучую мышь и улететь.
– Я и так покорно повинуюсь, мой господин! – Дуда послушно подставил свои руки, и два черных раба быстро скрутили их жесткими веревками.
Глава третья
Во дворце великого халифа
Когда два эфиопа, державших за руки Дуду, поднялись с ним из подвала во двор, Дуда вдруг так пронзительно закричал, что спавшие на крыше люди стали просыпаться и отовсюду доносилась брань:
– За что вы мучаете праведного старика? Оставьте его! Злодеи!
Мансур торопил эфиопов:
– Скорей, скорей вперед!
Дуда упирался:
– Зачем эти бесхвостые обезьяны выворачивают мне руки? Ведь руки меня кормят! Я пойду и так…
Он с непонятной силой повернулся к одному из эфиопов:
– Смотри мне в глаза, копченый свиной окорок! Сейчас ты сам захочешь улечься на земле, здесь, прямо на верблюжьем помете! Ложись! Засыпай скорее, как сурок!
Огромный эфиоп в пестром балахоне с медным кольцом в носу вдруг зашатался, осел и лег на бок.
Дуда повернулся ко второму эфиопу и, впиваясь в него горящими глазами, продолжал:
– И ты тоже, перезрелая тыква, уже захотел спать! Ложись рядом с твоим приятелем-лентяем и начинай храпеть, как этот черный буйвол!
Второй эфиоп, шатаясь, подошел к лежащему, свалился возле него, и оба громко захрапели.
Мансур, разъяренный, бросился к спавшим чернокожим, толкал их ногами и неистово ругался. Потом он вытер концом матерчатого пояса пот со лба и повернулся к Дуде, спокойно стоящему с протянутыми к небу руками.
– Жемчужная луна! – говорил Дуда. – Ты равно светишь великим и малым, умным и глупцам. Проясни головы непонимающим, чтобы они не тащили Дуду Праведного, как тушу зарезанного барана!
Он поклонился Мансуру и сказал: