k-punk. Избранное
Шрифт:
Стоит отметить, что, хотя Фишер твердо верил в уникальные возможности киберпространства и новых коммуникативных технологий, в один момент он почувствовал, что власть блогов заканчивается, и эта перемена еще больше усложняет контекст, в котором теперь следует понимать его интернет-публикации. Например, в 2016 году он писал о том, что наше нынешнее положение «в плену сенсорного экрана» было до боли предсказуемым и, более того, было предсказано такими писателями, как Жан Бодрийяр, который задолго до изобретения интернета предвидел наше погружение в
…великий праздник Сопричастности: ее образуют мириады стимулов, мини-тестов, бесконечно ветвящихся вопросов/ответов», приносящий с собой «богатое воображаемое контакта». Бодрийяр утверждал, что в этой «культуре тактильной коммуникации» мы проходим путь «от ультиматума – к побуждающей заботе, от императива пассивности – к моделям, изначально построенным на „активном ответе“ субъекта, на его вовлеченности, „игровой“ сопричастности и т. д., тяготея к созданию тотальной модели окружающей среды, состоящей из непрестанных спонтанных ответов, радостных обратных связей и многонаправленных контактов [23] .
23
Fisher M. Touchscreen Capture // noon: A Journal of Contemporary Art and Visual Culture. Vol. 6: Post-Online. Gwangju, South Korea: Gwangju Biennale Foundation, 2016. P. 13;
Фишер видел, как предсказание Бодрийяра стало реальностью в «мире сенсорных экранов Facebook, Instagram и Twitter», где гражданам не приказывают стать частью капиталистической среды, но скорее «приглашают к участию», поскольку капиталистический реализм интегрирован в коммуникативные технологии через логику магического волюнтаризма [24] .
Одно из самых спорных эссе Фишера, Покидая вампирский замок, подробно описывает, как пребывание в этом плену влияет на человеческое животное в XXI веке: «привычное для левого онлайн-дискурса парализующее чувство вины и недоверия, нависающее над твиттером, словно едкий, душный дым» [25] . Вампирский замок (название, данное Фишером ландшафту социальных сетей, в котором доминируют «спорные мнения» и бродят кусачие тролли) становится пространством, где пользователи бесплатно трудятся на благо капитализма, полагая, что «капитал позволил им процветать, потому что они служат его интересам» (интересам разрушения классового сознания), и прикидываясь собранием граждан, где царит атмосфера свободы слова и открытого распространения критической энергии [26] . Но в этом пространстве левые лишь грызутся друг с другом, отмечает Фишер, поскольку коммуникация принята за самоцель, а критика оказывается направлена внутрь себя, а не на материальные структуры внешнего мира.
24
Fisher M. Touchscreen Capture.
25
Фишер М. Покидая вампирский замок. Наст. изд. С. 152.
26
Там же.
После того как Илон Маск купил Twitter (нынешний X), ситуация, кажется, вновь изменилась: многие из нас теперь замечают, как социальные сети в конечном итоге обслуживают интересы элит, ограничивающих свободу слова во имя приумножения самой этой свободы. В нынешней ситуации мы гораздо острее ощущаем, что нас стравливают друг с другом, в то время как репосты и ретвиты ни капли не помогают нам влиять на материальные условия наших жизней, на которые мы так хорошо научились жаловаться.
Мы оказываемся в плену очередного парадокса. Фишер верил, что мы должны воспользоваться своим новоприобретенным умением «развенчивать и критиковать» в новых контекстах, где сможем более эффективно противостоять «магическому механизму» коммуникативного капитализма, «где любые изменения системы ведут лишь к ее усилению» [27] . Он пишет:
27
Fisher M. Digital Psychedelia: The Otolith Group’s Anathema // Death and Life of Fiction: Taipei Biennial 2012 Journal. Taipei, Taiwan: Taipei Fine Arts Museum, 2013. P. 164.
Это значит, что обещания капитала, которые он не может исполнить, следует принимать всерьез. Воинственная аскеза – лишь часть арсенала борьбы с либидинальной инженерией капитала. Нам придется, как сказал Фредрик Джеймисон, «отказаться от тех замещающих желаний и зависимостей, которые мы в себе взрастили, чтобы выжить в настоящем [28] .
Что конкретно предполагает этот проект – остается тайной, по крайней мере в свете опубликованных работ Фишера. На момент смерти Марк работал над своей четвертой книгой – Кислотный коммунизм. Черновик введения к ней вы найдете в конце данного сборника, а предшествующие эссе представляют собой бесценный документ, позволяющий проследить ход мысли Фишера к началу работы над новой книгой [29] . Эти тексты описывают наш мир, выявляя необъятные сети «замещающих желаний», которые одновременно позволяют нам сжиться с настоящим и укрепляют наше самоуспокоенное принятие капиталистического реализма. Но обещания ранней блогосферы всё же сохраняют свой смысл. Мы живем в эпоху непрекращающейся коммуникации, которая питает не только новые идеи, но и новые методы их распространения. В наших сообществах больше эмпатии друг к другу, чем когда-либо в истории, и именно по этой причине потенциальные плоды коммуникации, коммунизации и даже коммунизма сегодня выглядят более притягательными, чем когда-либо прежде.
28
Ibid.
29
Последние
Мы уже активно переосмысляем возможности нашего мира, нужно лишь старательнее направлять свои усилия в правильное русло. Фишер пишет: «Кислотный коммунизм обещает нам новое человечество с новым видением, новым мышлением и новым способом любви» [30] . «Конечно, теперь мы знаем, что революция не состоялась» [31] , точнее – многие революции, обещавшие нам новые способы жизни, столь заманчиво близкие и доступные. Но Фишер всё же настаивает: «Материальных условий для нее [революции] в XXI веке больше, чем в [прошлом]» [32] . В числе этих условий кипящая атмосфера недовольства, пронизывающая всю нашу трудовую жизнь, а также множество новых технологий, обещающих нам новые способы жить и любить за рамками догм капиталистического реализма.
30
Фишер М. Кислотный коммунизм (незаконченное введение). Наст. изд. С. 179.
31
Там же.
32
Там же.
Тем не менее мыслить вне капиталистических рамок – трудно и даже страшно. За пределами капиталистического реализма нас «может поджидать тьма самых разных ужасов, – пишет Фишер в предисловии к Странному и жуткому, – но эти ужасы – не всё, что нас там ждет» [33] . Там – целый мир, и, отправляясь на его поиски, мы не найдем лучшего проводника по его возможностям, призракам и вероятным местам его «выхода на поверхность», чем сам Марк Фишер.
33
Fisher M. The Weird and the Eerie. London: Repeater Books, 2016. P. 9.
Мэтт Кохун
Июль 2024
(1) Почему «K»? [34] 16.04.2005
1 Почему я стал вести этот блог? Потому что он казался мне единственным местом, где можно было поддерживать дискурс, в свое время начавшийся в музыкальной прессе и художественных школах, но с тех пор почти полностью исчезнувший, что, на мой взгляд, привело к ужасным культурным и политическим последствиям. Мой интерес к теории в значительной степени возник под влиянием авторов вроде Яна Пенмана и Саймона Рейнольдса, поэтому для меня всегда существовала тесная связь между теорией и поп-культурой или кино. Обойдемся без сопливых историй: сложно представить, откуда еще у человека моего происхождения мог бы возникнуть академический интерес.
34
k-punk. 16 April 2005: http://k-punk.org/why-k
«Что ж, я всё еще неофит, поэтому был в восторге от того, что меня упомянули в Village Voice. Ирония в том, что Гита [Даял] отнесла тексты k-punk к „культурным исследованиям“, несмотря на мою известную антипатию к этой сфере. С другой стороны, k-punk – это культурные исследования в том виде, в котором, как я всегда считал, они и должны существовать (во многом моя враждебность к этой области проистекает из удручающей, вызывающей чувство вины реальности культурных исследований, с которой я столкнулся в современном научном мире). В любом случае, это полный текст, который я отправил Гите». См. Dayal G. PH. Dotcom // Village Voice. 5 April 2005. https://www.villagevoice.com/2005/04/05/ph-dotcom
2 Поэтому мои отношения с академической средой всегда были… сложными. К тому, как я воспринимал теорию – в основном через поп-культуру, – в университетах обычно относились с отвращением. И взаимодействия с академией, как правило, вызывали у меня в буквальном смысле клиническую депрессию.
3 «Центр исследований кибернетической культуры» (Ccru) развивался не благодаря, а вопреки и был своего рода отдушиной, местом, где мы могли продолжать изучать взаимодействие между популярной культурой и теорией. Вся «низкопробная» теория или теоретический фикшн теоретизировал массовую культуру насквозь, а не громоздился «над» ней. Ключевой фигурой в Ccru был Ник Ланд, потому что только ему удавалось (правда, недолго) одновременно занимать позицию на факультете философии и самоотверженно быть открытым миру вовне. Кодво Эшун возглавлял коммуникацию в обратном направлении – из популярной культуры вглубь заумной теории. При этом мы все были согласны с тем, что, скажем, джангл – уже предельно теоретическое понятие. Джангл не нуждался в осуждении или проповедях научного сообщества. Роль теоретика в данном случае – лишь роль усилителя.
4 Термин «кей-панк» появился в Ccru. Слово «кибернетика» происходит от греческого «kuber», поэтому мы взяли более либидинально привлекательный вариант «K» вместо калифорнийского «C» из слова «cyber», от которого веет статьями из журнала Wired. Ccru понимали киберпанк не как (в прошлом модный) литературный жанр, а как новую тенденцию культуры, распространению которой помогали новые технологии. Точно так же слово «панк» не обозначает конкретный музыкальный жанр. Оно представляет собой слияние культурных феноменов за пределами официальной, легитимизированной культуры. Фанзины были важней музыки в том плане, что их метод производства и распространения предлагал совершенно иную модель, которую легко было перенять и которая не предполагала централизованного управления сверху.