К судьбе лицом
Шрифт:
Медленно вытерла пальцы белой тканью, смерила раздраженным взглядом и меня – за компанию.
– Неужели ужас перед тобой настолько велик, что даже слуги не могут его преодолеть?
– Ужас? – переспросил я, придвигая к себе кабаний бок. – Ах, да. Этот трепещет не передо мной. Пелопс, сын Тантала… подойди. Понимаю, сестра, ты не успела запомнить его в лицо…
Кудрявый Пелопс, на один день извлеченный Эвклеем с Полей Мук, явственно хотел на Поля Мук и вернуться. Даже несмотря на то, что ему обещали облегчить кару (за
– Бери. Выпей с нами за Деметру Плодоносную. И не смотри на нее так: не укусит.
Персефона тихо кашлянула, явственно полагая, что это уж слишком. Конечно, слишком. Слишком в духе олимпийских шуточек. Зевс и Посейдон посмеялись бы. Гера была бы в восторге. С нее сталось бы еще всучить перепуганного Пелопса в слуги сестре…
Хотя вино он разливает омерзительно. Он даже пьет его, трясясь: неровными глотками, временами захлебываясь под моим взглядом. Одно хорошо: с плеча соскользнул хитон, обнажив белое блестящее пятно из слоновой кости – поделку Гермеса взамен съеденного Деметрой куска.
Деметра отставила кубок с нектаром, скорбно поджимая губы. Прикрыла дурноту во взгляде влажным покровом божественной печали.
– Узнаю тебя. Ты всегда умел находить, чем больнее ударить. И не всегда различал врагов со своими.
Коротко, без нажима. Тень Пелопса подавилась еще больше, окрасив белый хитон в вино. Ни дать ни взять: зарезали мальчика. Сейчас сварят, на стол богам подадут.
Я кивнул тени: иди. Ответил небрежно, не переставая жевать (Гермес говорит: Зевс так постоянно с Посейдоном разговаривает):
– Ты права. В подземном мире нужно быть искусным палачом. Иногда приходится придумывать особую кару. Например: присутствие на божественной трапезе. Пелопс боится их еще с той поры, как был живым.
Все, сестра. Я отпустил поводья. Вернул в ножны клинок. Снял тетиву с лука. Можешь дышать: на сегодня ты пригубила подземного гостеприимства достаточно. Мне не хочется ссоры с женой: я кожей чувствую взгляды Персефоны.
Потому даю ей вмешаться: поднять голос мира посреди трапезного боя.
– Кара? Царь мой, а в чем же повинен этот смертный? Кажется, я пропустила суд над ним, и Гермес не говорил…
Я пожал плечами.
– Это скучная история. Прекрасная девушка. Её cуровый родитель, не желающий, чтобы дочь вышла замуж. Коварный влюбленный на колеснице. Свадьба в конце. Я плохой рассказчик. Вели позвать аэдов, они споют.
– Нет, подожди… я вспомнила. Мама, ты помнишь: Посейдон соревновался с одним царём из Писы? Решил его проверить в облике жениха его дочери. Встал на колесницу и проиграл!
– Эномай, – тихо откликнулась Деметра. Полоснула зятька взглядом: ничего на этот раз не добавишь?
Я бы с радостью, но говорить с набитым
И не добавлять же мне, что вместо Эномая Жеребца обставил я.
– Амфитрита целый месяц являлась в синяках, – Персефона неспешно погружает лепешку в мед. Слизывает янтарную капельку. Насмешливо ловит мой загоревшийся взгляд. – Говорила: Посейдон впал в полное неистовство, пьет. Кричит, что такого не может быть, что он расправится с этим ничтожеством. Но его любимец все равно решил соревноваться за руку той царевны… как же ее звали?
– Гипподамия, – подсказал я, поймав сразу два удивленных взгляда: жены и тёщи.
– Царь мой, а ты откуда…
«Невидимка, ты просто встань и скажи: бывал в шкуре Эномая. Они на тебя еще не так посмотрят…»
Широкий жест. Придвинуть к себе еще какое-то блюдо. С ахеронской рыбой.
– Судил ее. Проходила перед мужем.
Рыба в Ахероне водится особая. Слепая, черная снаружи. С белым, сладковатым мясом, не костистая. Лимоном польёшь – не хуже баранины, вот подземные время от времени и выбираются на берег реки с сачками. С сетями не ходят: течение порвет, унесет.
– Да, Гипподамия… Так значит, тем любимцем был Пелопс? – жена ловит мой скупой кивок и бросается рассказывать: Пелопс подкупил сына Гермеса, чтобы тот испортил колесницу царю… Но Эномай всё равно чуть не убил юнца, тогда Посейдон встряхнул землю (наверняка с большим удовольствием!) – и басилевс Писы угодил прямиком в подземный мир, а потом…
– Поля Мук.
Деметра погружена в свои размышления. Будто воздуха старается набрать перед боем – поправляет волосы, ломает пальцы. Вставляет к месту:
– Эномай ведь сын Ареса.
– Был сыном Ареса. Но отсекал головы женихам: подвесил на дверь больше десятка. Не мог же я его отправить в Элизиум.
Теперь бывший басилевс Писы уже плавает в дурмане асфоделей и никому не сможет рассказать, что однажды на колесницу встал не он. Так вернее.
– Но этот возница… сын Гермеса… затребовал слишком многое. То ли половину басилевии, то ли ночь с Гипподамией…
– Сын своего отца, – бормочет под нос Деметра, и мне – Владыке – становится не по себе от ее взгляда.
– …а Пелопс сбросил его со скалы и за это был проклят со всем потомством.
– Сын своего отца…
– Мама?
– Как странно, дочь моя… странно и печально. Тантал предает богов, желая трапезовать своим сыном. Пелопс, сын Тантала, воскрешенный Гермесом, подкупает сына Гермеса – и тот предает своего царя. Да, своего царя… Сына Ареса Эномая. Отправляет его в Аид. А после Пелопс предает сына Гермеса, сбрасывая его со скалы и получая вечное проклятие. Круг замкнулся. Он замыкается вновь и вновь, Кора, до бесконечности… муж не рассказывал тебе о ловушках Крона, на которые мы натыкались в Титаномахию?