К вам идет почтальон
Шрифт:
Разобрали и бумаги старой Энгберг. Всё время я ждал, что вот-вот разъяснится что-нибудь из ее прошлого, о котором ходит столько слухов. Но приходно-расходные книги, счета, квитанции ничего не открыли мне. А письма горбун откладывал в сторону.
— Я не имею указаний от бургомистра, господа. Личная корреспонденция будет просмотрена особо. Ввиду некоторых… э, ввиду некоторых обстоятельств.
— Правильно, — сказал я. — Вы уж повнимательней, пожалуйста.
— А разве я был невнимателен, господин Ларсен?
— Нет, нет, что вы! — поправился я. — Я ничего подобного
— Разумеется, он не имел в виду, — поспешил вставить Стиг, оглянулся на меня и покачал головой.
К вечеру проверили всё и поставили свои подписи под актом. Устали страшно. Стиг повел нас мыть руки, а потом усадил за стол, и Христина внесла пунш. Ничего особенного. Порядочная бурда.
— Н-да, — протянул Стиг. — Не совсем удачно. Знаете, ведь кроме всего прочего нужны еще умелые руки.
Христина жалобно посмотрела на него и покраснела, но Стиг обозлился еще пуще.
— Извольте вести дело с такими людьми, — произнес он, показав на нее пальцем.
Конечно, не следовало бы так стыдить девушку при посторонних. На месте чиновника я бы одернул Стига, вот что бы я сделал. А она, остренькая, не знала, куда ей деться.
— Эх, господа, — вздохнул Стиг, — разве это кафе, вообще! Это позор для города.
Стиг разошелся.
Никогда я не видел его таким самоуверенным. Скажи, какая важная фигура — совладелец кафе! Впрочем, в нашем городишке и Стиг, пожалуй, вылезет в тузы.
Горбун уже не называл Стига свысока «голубчик», — объемистая опись имущества, лежавшая теперь в портфеле, должно быть, придала вес боцману Лаурису. Горбун и бухгалтер с лесопилки обращались к нему всё более почтительно, и физиономия Стига лопалась от удовольствия. Он клялся, что город будет иметь настоящее кафе, такое, как в столице. Бывали ли господа в кафе «Континенталь»? Какая там прекрасная мебель из гнутых металлических трубок. Трубки и немного фанеры — вот и всё. Недорого, прочно и современно. Танцбан из пробки. Пробку добыть труднее, но он попытается.
При этом Стиг меня не удостаивал и взглядом, словно я перестал существовать. Он сверлил глазами чиновника, бухгалтера и говорил:
— Ручаюсь вам, господа: через три месяца вы не узнаете этого заведения. Готов спорить! Конечно, не обойтись без ссуды, я надеюсь заинтересовать денежных людей, и если бы вы, — он придвинулся к горбуну, — могли замолвить словечко кому-нибудь из них… При ваших связях… Да, вот я и говорю, господа. Ведь в нашем городишке мужчинам негде развлечься по-настоящему, не правда ли?
Стиг лукаво подмигнул, рассыпался мелким смешком и стукнул по столу недопитым стаканом.
Пришел твой час, боцман Лаурис! Ну что ж, я не против. Не знаю только, будет ли тебе на пользу наследство старухи Энгберг.
4
Недаром говорит пословица: то, что спрятано в снегу, весной выйдет наружу. Оказывается, старуха в самом деле якшалась с гитлеровцами. Весь город твердит об этом. Правда, я не очень-то верю здешним сплетникам, как бы они ни клялись, что передают сущую правду. Лгун на лгуне —
— Бургомистр прочитал письма покойницы, — сообщил он. — Что он нашел, я в точности не знаю, но выходит, она военная преступница. Тут напечатана беседа с бургомистром. Печать мелкая…
Он начал было разбирать, но я отнял у него газету, — авось справлюсь побыстрее. Да, так и есть — военная преступница. Впрочем, не наверное. Печать, действительно, дьявольски мелкая. Арвид Скобе еще не ознакомился со всей пачкой писем и пока высказывает предварительное мнение. Если оно оправдается, тогда он поступит по закону. Собственность старухи — в пользу казны. При прежнем бургомистре этот закон не соблюдался, ну а он — Арвид Скобе — для того и выбран, чтобы отстаивать интересы демократии.
Я читал вслух, а Пелле слушал и сокрушенно вздыхал. Он жалел наследников. Мне так нисколько не жалко было их в ту минуту. Правильно, закон есть закон. Сразу видно — наш Арвид Скобе наведет порядок!
— Одно плохо, — сказал я почтальону, — сама-то она померла. Знали бы мы раньше, она бы ответила нам… Может быть, она и выдала моего Акселя, ты понимаешь, Пелле! И жила себе припеваючи, войну пережила, копила деньги. Эх, Пелле, Пелле! Понимаешь ли ты, Пелле!
И я стал рассказывать всё, что знал о судьбе Акселя. Забыл я, что Пелле не раз слышал это от меня.
…Аксель отвез в город рыбу, сдал ее и зашел в «Веселый лосось» выпить чашку кофе. Ввалился немецкий офицер. Известно, как поступали тогда наши в таких случаях. Поднялся один посетитель, расплатился и вышел. За ним другой. Никто не хотел оставаться под одной крышей с разбойником. И Аксель ушел, конечно. Через день его схватили. И других, которые были с ним в «Веселом лососе». Тот гитлеровец никого в городе не знал, — он только что прибыл со своей частью. Стало быть, не он указал гитлеровцам на Акселя. Потому-то и пало подозрение на старую Энгберг. Она-то знала, как Аксель относился к оккупантам, не раз слышала его откровенные речи с приятелями и поддакивала для вида, навалившись животом на стойку. Акселя немцы заперли в концлагерь, а потом увезли с партией заключенных в Германию.
— Я пойду к бургомистру, Пелле, — сказал я. — Давно я собирался навестить его, да не решался тревожить. А он меня звал. «Ты, Ларсен, заглядывай в любое время», — вот что он сказал мне, Пелле. Я задам ему вопрос: верно ли то, что напечатано тут, нет ли подробностей, важных для меня. Арвид не станет скрывать, — будь уверен, Пелле.
После ухода Пелле нежданно-негаданно явился боцман Лаурис. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы определить: наследство не приносит ему радости! Какое там! Он весь посерел и обмяк, словно старый, замызганный парус в штилевую погоду.