К вам обращаюсь, дамы и господа
Шрифт:
— Доброе утро, товарищ! — приветствовал солдат какого-то человека, идущего по обледеневшей площади.
Одна из пуговиц его новой армейской шинели была обвязана полоской красной ткани. Такая же красная полоска красовалась на груди.
Народ на улицах смеялся, шутил, люди называли друг друга «товарищ». Перед доской городских объявлений стояла толпа и читала что-то. Я подошёл посмотреть. Краткое отпечатанное на машинке заявление нового правительства провозглашало Армению независимой Советской социалистической республикой в союзе с братской Российской Советской Федеративной социалистической республикой…
Армении
В Нор-Баязет въехало небольшое подразделение Красной русской кавалерии. Молодой белокурый командир, окружённый такими же молодыми членами местного Совета, обратился к народу с балкона нашей школы, самого большого здания в городе. В конце речи он прокричал:
— Долой лакеев империализма! Да здравствует Третий Интернационал! Да здравствует диктатура пролетариата! Да здравствует братство трудящихся масс Востока! Да здравствует братская республика социалистического Советского Азербайджана! Да здравствует социалистическая Советская Армения!
Ораторы-армяне, выступавшие после него, повторяли эти фразы в конце своей речи. Бесплатно раздавались экземпляры армянской газеты «Коммунист».
Серые стены города покрылись плакатами, портретами Карла Маркса, Ленина, карикатурами на ненавистных капиталистов. На одной из них был изображён толстый русский священник, берущий в дар цыплят и яйца от голодающих крестьян. На плакатах рабочие-гиганты держали в руках молоты, высокие солдаты-красноармейцы направляли штыки на перепуганных толстых банкиров.
За неделю до смены власти у нас ещё были уроки, но теперь их отменили. Тем не менее, нам всё ещё позволяли занимать школьное помещение, аудиторию, где мы теперь читали лекции, выступали и ставили советские пьесы. В городе было несколько талантливых актёров. Я участвовал в этих программах, один-единственный из всей школы, и, читал стихотворение о рабочих — «Дайте дорогу, мы идём!» — с грудью нараспашку, с лопатой в руках.
В течение нескольких недель мы продали всю смену одежды. У местных советов не было ни средств, ни желания нас содержать. Мы, как подопечные бывшего правительства, выглядели в их глазах контрреволюционерами. Оставался один выход — вернуться в Константинополь. Но в то время уехать было практически невозможно.
Наконец нам удалось достать разрешение выехать на грузинскую границу, и однажды, ранним февральским утром, мы двинулись в Караклис, город на железнодорожной линии Тифлис — Ереван, куда мы надеялись добраться за три дня. Это было похоже на путешествие по заснеженным дебрям Сибири, но мы не унывали и пели патриотические песни.
Местный совет в другом городе, Дилижане, отказался признать наше разрешение на выезд, и нас взяли под арест. Быть арестованным своими же соотечественниками, в Айастане! Нас построили в ряд во дворе тюрьмы, и какой-то человек грубым голосом объявил нам:
— Товарищи, прежде чем мы вас обыщем, я предлагаю сдать имеющееся у вас оружие по собственной воле. Если у кого-нибудь будет найдено спрятанное оружие, его накажут по закону революционного времени.
Это означало расстрел. Их подозрения оправдались, когда они забрали у мальчиков несколько револьверов, за которые было уплачено одеждой. Решив, что мы замышляем контрреволюцию, они принялись обыскивать каждого
Беседуя с тюремным надзирателем, уроженцем Баку, я показывал ему свою форменную пряжку с изображением Арарата при восходе солнца, читал стихи, против которых он не мог возражать, и даже говорил ему, что можно быть хорошим большевиком и в то же время оставаться настоящим армянином. Я ему вроде нравился, но он был очень осторожен, казалось, он вынужден скрывать свои чувства. Впоследствии армянские коммунисты, открыв для себя армянскую литературу и историю, стали большими патриотами.
Мы послали председателю Революционного Военного Комитета в Ереване телеграмму с протестом против нашего ареста. Это, должно быть, подействовало, потому что нам позволили ходить в уборную без вооружённой охраны. Каждый день нас посылали в ближайший лес рубить дрова. Шагая с топорами на плечах, мы пели «Марсельезу» и армянские социалистические песни.
Среди коммунистов были симпатичные, хорошо сложенные девушки в белых свитерах и вязаных белых шапочках. Дилижан со своими хвойными лесами и прекрасным климатом был известной здравницей, и много богатых семей из Баку и Тифлиса проводили там лето. В городе находился туберкулёзный санаторий.
Наконец пришёл приказ нас освободить, и мы двинулись в Караклис. Это был уже город побольше, с двенадцатью тысячами жителей и, будучи расположен на железной дороге, он привлекал много беспризорников из разрушенных войной местностей. Они умирали на улицах от голода и холода. Почти голые, натянув на себя мешки из-под картофеля, они днём и ночью лежали в снегу на тротуарах, дрожа и скуля, как раненые бездомные собаки, пока их не успокаивала милосердная смерть. Лица у них были морщинистые, старческие, и походили они больше на обезьян, чем на людей. Невозможно было отличить мальчиков от девочек. С ними даже и не заговаривали. Интересно, а могли ли они вообще говорить? Были ли у них имена, знали ли они откуда родом? Иногда они прижимались друг к другу, чтобы согреться, но единственным звуком, который они постоянно издавали, был жалобный собачий вой. Их лица и плач преследовали меня.
Я не мог жить в Армении, не работая в каком-нибудь общественном заведении. Поэтому я устроился помощником секретаря при Комиссариате внутренних дел. Коммунисты Караклиса были зрелыми людьми, и мы оказались там в более армянской и более дружелюбной атмосфере. Местные советы и администрация разных городов отличались по характеру друг от друга. Так как никто в Караклисе, за исключением одного известного молодого поэта из Вана, не знал армянского лучше меня, а в письме я даже превосходил его, то в Комиссариате на меня сразу обратили внимание, несмотря на то, что я был там самым молодым.
В отделе, где я работал, нас было трое: инженер — заведующим, поэт — секретарём, а я — помощником секретаря. Почти вся писанина приходилась на мою долю. Я также ставил вторую подпись на свидетельствах о рождении, браке, смерти, удостоверениях личности, реквизиционных бумагах и т. п. Законы Советской России вошли в силу и в Армении. Чтобы жениться, достаточно было просто зарегистрироваться. Даже видным коммунистам приходилось отвечать на мои официальные вопросы в отделе. Я чувствовал себя важным лицом, настолько важным, что, выдавая документы, подписывался только именем с росчерком, будто все знали меня по имени.