К вам обращаюсь, дамы и господа

Сюрмелян Левон Завен

Приблизившись к пароходу, флотилия длинноносых гребных лодок, похожая на морских верблюдов, выгрузила своих пассажиров. Турки вскарабкались вверх по трапу. Знакомый страх сковал меня.

Вдруг я очутился лицом к лицу с начальником пассажирской службы.

— Tichetta [39] , — сказал он, намереваясь закомпостировать мой билет.

Я покачал головой.

— Passaporte [40] , — потребовал он.

Я снова покачал головой. Сжав зубы, он схватил меня за плечи и сердито толкнул к трапу. Дав знак турку-лодочнику, чтобы тот забрал меня

на берег, он пытался оторвать мои руки от поручней, за которые я изо всех сил уцепился.

39

Билет (итал.)

40

Паспорт (итал.)

Вокруг нас, наблюдая за схваткой, собрались пассажиры. Дважды я чуть не угодил за борт. Глубоко внизу, в чёрной бездне моря, ударяясь о высокие железные бока парохода, меня ждала турецкая лодка, а Трапезунд в ночи с мерцающими огнями проливал по мне слёзы. Я увидел в море множество вперившихся в меня мёртвых глаз, с нетерпением ожидающих, что я присоединюсь к ним, войду в подводное царство мёртвых, чьи тщетные крики и мольбы о пощаде никто не услышал, когда их топили во время резни.

Начальнику уже удалось столкнуть меня на две ступеньки вниз по трапу, когда для выяснения происходящего явился капитан «Рима», и я тотчас же обратился к нему, как один культурный человек к другому, на смеси итальянского с французским:

— Monsieur le capitaine, je suis un 'etudiant Arm'enien [41] . Я хочу уехать в Америку изучать науку о земледелии. Моих родителей и родственников турки убили здесь, в Трапезунде. Мне удалось спастись. Этот лодочник не довезёт меня до берега, а утопит в море. А если и довезёт, они меня расстреляют. Мы, армяне, являемся распространителями la lingua e la cultura Italiana [42] .

Он слушал меня с трубкой во рту. Турки и персы почтительно расступились. Даже начальник пассажирской службы ослабил хватку.

41

Господин капитан, я армянский студент (франц.)

42

Итальянского языка и культуры (итал.)

— Пусть остаётся, — сказал капитан.

Теперь я мог свободно передвигаться по пароходу. На палубе было холодно. Какой-то турок-пассажир предложил мне свою койку, но я вежливо отказался. Волнение улеглось, и пассажиры вернулись в свои каюты. Многие вынесли постели на палубу и спали там. Я стоял один на носу корабля, подняв воротник пиджака, засунув руки в карманы, и вглядывался в море, в то время как «Рим» прорезал его гладь.

Голос моря звучал теперь как органная месса при лунном свете. «Сердце моё — как твёрдый красный щит, — бормотал я. — Сердце — как звезда на моей груди. А грудь моя — вселенная. Я плыву в Америку, в большое будущее на плоту своей мысли. Маяком мне служит горящее сердце мира — мой проводник в звёздной ночи».

Мне виделось, как из вод выходит Мария, и мы плывём вместе по лунной дорожке в широкий простор моря. Со всех сторон нас окружают морские духи, а звёзды осыпают цветами апельсина. Взмахнул крыльями ангел и улетел с веточкой к Святой Марии. Седовласый старец, морской бог, упёршись головою в звёзды, а ногами в воды, поженил нас, и стаи сирен закружились в волнах в свадебном хороводе.

Когда

«Рим» вошёл в Босфор и прибыл сторожевой катер, капитан отослал меня в котельную, где я спрятался в корзине с углём. После того, как сторожевая служба удалилась, а «Рим» бросил якорь в Галате, я выскочил на палубу, стряхнул с шапки угольную пыль, лихо нахлобучил её на голову и зашагал завоёвывать мир.

Глава девятнадцатая

БОЛЬШОЙ ОБМАН

Меня мучила совесть, и не раз мне хотелось сознаться во всём, но я не осмеливался. Всё это зашло слишком далеко. К тому же я не был уверен, что если и скажу правду, мне поверят.

После того, как я сходил в турецкую баню и смыл с себя грязь, копоть и вшей, накопившихся в мою бытность бродягой и безбилетником, меня приняли в один из приютов в Пера, где я нашёл своего брата Оника чистеньким и невредимым. Вместе с двадцатью другими приютскими мальчиками мы стали посещать Армянскую Центральную школу.

Паломничество к Арарату стоило мне года: Оник был уже в пятом, а я в четвёртом.

— А ты помнишь, отец собирался отправить нас именно в эту школу, когда подрастём? — спросил Оник.

Я помнил. Это была старая известная школа, но меня всегда удивляло, что она находится в трущобах Галаты, в левантийских лабиринтах, кишащих проститутками, пьяницами и подонками со всех частей света.

Оник показал мне фотоаппарат — первый приз за лучшие оценки в школе, а это кое-что значило, потому что в школе было много блестящих учеников.

— Отец был бы счастлив, — сказал я, рассматривая фотоаппарат. — Он всегда хотел, чтобы мы были первыми в учёбе.

У Оника судорожно скривился рот, и мы отвели взгляды. Даже через несколько лет мы старались не упоминать в разговоре убитых родителей и родственников. Я всё ещё не мог видеть аптеки, не представив за прилавком смуглое, стареющее лицо отца, а вспоминая мать, с трудом сдерживал рыдания.

Я считал, что учусь в Центральной временно, до отъезда в Америку. А пока нужно только немного натаскаться по математике, естественным наукам и английскому. К счастью, английский оказался обязательном предметом, и преподавал его выпускник Робертовского колледжа. Большая часть учебников была на французском, и программа в основном соответствовала программе французского лицея. Как и большинство армянских школ, Центральная была крайне бедна.

Я мечтал о поездке в Америку, и соответственно строил свои планы. Однако хранил их в тайне. Даже брат не догадывался, что у меня на уме. Но как попасть в Америку? Денег не было. Может, попытаться доехать до Нью-Йорка зайцем? Это было бы чудесным приключением. Но я боялся, что какой-нибудь современный Нат Пинкертон или Ник Картер, чьими подвигами и ловкостью я так восхищался, в конечном счёте схватят меня и бесславно отправят назад.

По непонятным мне причинам законы об иммиграции благородной и гуманной Америки были слишком строги и бесчеловечны. Не могу же я изучать земледелие и всю американскую культуру подпольно?

Однажды в приют пришёл человек с сигарой в зубах.

— Я — коммерсант из Багдада, — сказал он. — Клуб армянских женщин Багдада собрал денежный фонд, чтобы дать образование двум сиротам, имеющим способности к изящным искусствам. Дамы хотят, чтобы мальчиков отправили в лучшие школы Европы для усовершенствования. Я приехал выбрать двух счастливцев среди вас.

Мы были потрясены. Вот так Багдад! И как это похоже на армянок! Однако эти патриотки скинули меня со счетов, потому что я не имел способностей к изящным искусствам. Неужели они не знают, что спасти нацию можно только приняв на вооружение американскую науку? Зачем попусту тратить деньги на искусства?