К востоку от Эдема. Том 2

Стейнбек Джон Эрнст

— Как-нибудь, когда мы будем проезжать здесь, я приду, поиграю с вами немножко, — сказала она уже мягче, и оба мальчика благодарно просветлели.

— Я дам тебе моего кролика, — вдруг сказал Кейл. Хотел отцу, но дам тебе.

— Какого кролика?

— Мы его сегодня застрелили, прямо в сердце стрелой. Он почти и не дернулся.

Арон возмущенно взглянул на брата.

— Это я…

Но Кейл перебил Арона.

— Ты его домой повезешь. Он довольно крупный.

— Зачем мне грязный кролик, весь в крови, — сказала

Абра.

— Я ему вымою мех, — сказал Арон, — положу в коробку, обвяжу тесемкой, и если не хочешь его жарить, то можешь устроить ему похороны — у себя дома, в Салинасе.

— Меня уже берут на настоящие похороны, — сказала Абра. — Я вчера ездила. Цветов было — гора, как здесь до крыши.

— Так, значит, не хочешь нашего кролика? — спросил Арон.

Абра посмотрела на тугие солнечные завитки его кудрей, на глаза, готовые заплакать, — и в груди у нее что-то сжалось томяще и что-то горячо затлело — начальная искра любви. И потянуло притронуться к Арону. И она тронула его за руку — и ощутила дрожь в его руке.

— Ну, если уж в коробке, — сказала она.

Теперь, окончательно взяв над мальчиками верх, Абра оглядела побежденных. Тщеславиться она не стала. Мужское неповиновение больше не угрожало — и она исполнилась дружелюбия. Она заметила их стираную-перестиранную одежду, кое-где заплатанную, и ей вспомнились сказки о сиротах.

— Бедные вы, — сказала она. — Отец вас бьет?

Тронутые, но и удивленные, они качнули головой — нет, не бьет.

— Вы в нищете живете?

— В какой нищете? — спросил Кейл.

— Воду таскаете и хворост, как Золушка?

— Какой такой хворост? — не понял Арон.

— Бедняжки, — продолжала она, как бы не слыша переспросов, как бы держа в руке волшебный жезл с сияющей звездой. — А злая мачеха вас ненавидит и сживает со свету?

— У нас нет мачехи, — сказал Кейл.

— У нас нет ни мачехи, ни матери, — сказал Арон. Мама умерла.

Слова эти разрушили сказку, сочиняемую Аброй, но тут же дали ей другой сюжет. Теперь она уже не фея с волшебным жезлом, а дама-благодетельница в большущей шляпе со страусовым пером, и в руке у нее громадная корзина, и из нее торчат ноги жареной индейки.

— Горькие вы мои сиротки, — сказала она нежно. — Я буду ваша мама. Буду брать вас на руки, баюкать и рассказывать вам сказки.

— Мы слишком большие, — сказал Кейл. — Ты с нами грохнешься со стула.

Абра отвернулась от него — фу, какой грубиян. А вот Арона ее сказка увлекла. Абра видела, как улыбаются его глаза, словно она уже баюкает его, а он покачивается в ее руках, — и опять в ней сладко сжалось сердце.

— Скажи, а вашу маму пышно хоронили? — спросила она ласково.

— Мы не помним, — отвечал Арон. — Мы маленькие были.

— А где похоронили? Вы ведь, наверно, носите цветы ей на могилу. Мы всегда носим — бабушке и дяде Альберту.

— Мы не знаем, где она лежит, — сказал Арон.

Глаза

Кейла заинтересованно блеснули — в них пробудилось чуть ли не торжество. Он сказал наивным голоском:

— Я спрошу отца, где, и мы понесем ей цветы.

— Я с вами пойду, — сказала Абра. — Я умею делать венки. И вас научу. Научить? — спросила она замолчавшего грустно Арона.

— Научи, — проговорил он.

Ее потянуло опять дотронуться до него. Она потрепала его по плечу, коснулась щеки.

— Ваша мама будет рада, — сказала она. — Даже когда они на небесах, они глядят на землю и все видят. Так мой папа говорит. Он знает об этом стихотворение.

— Пойду кролика упакую. У меня есть коробка от брюк. — И Арон побежал домой. Кейл глядел ему вслед, усмехаясь.

— Ты чего улыбаешься? — спросила Абра.

— Да так, — сказал Кейл, в упор глядя на Абру.

Она решила его переглядеть. Она была на это мастерица. Но Кейл и не думал опускать глаза под ее взглядом. Первоначальная робость уже прошла, и он ликующе чувствовал, что выходит из-под ее власти. Он знал, что Арон ей больше по душе, но это было ему не ново. Почти всем больше нравится Арон с его золотистыми кудрями и открытой, простодушно-щенячьей манерой приязненно льнуть. А чувства Кейла крылись глубоко и выглядывали осторожно, готовые тут же спрятаться или мстяще атаковать. И он уже начал карать Абру за то, что она предпочла Арона, — и это было тоже не ново. Он уже давно так поступал — с тех самых пор, как открыл в себе способность карать. И эти тайные отместки стали как бы его творчеством.

Пожалуй, разницу между двумя братьями можно выразить так. Увидев муравейник на полянке, Арон ляжет на живот и займется наблюдением сложной жизни муравьев. Вот одни тащат добычу муравьиными тропами, другие переносят белые яйца-коконы. Вот два земляка-муравья при встрече касаются друг друга усиками, толкуют о чем-то. Часами будет Арон так лежать и глядеть, поглощенный этой земляной жизнью.

А Кейл, наткнувшись на тот же муравейник, раскидает его ногой и полюбуется на то, как муравьи ошалело борются с бедой. Арону занятно быть частью живого мира; Кейлу же непременно надо этот мир переустроить.

Кейл давно знал, что Арон нравится людям больше, чем он, но научился вознаграждать себя за это: он расчетливо ждал, пока те, кто предпочел Арона, не подставят свою уязвимую сторону — и скрытно бил по ней, а жертва даже не догадывалась, за что ей мстят. И это мщение давало Кейлу радость власти. Сильней, неразбавленной чувства, чем эта торжествующая радость, он не знал. Он не питал к Арону неприязни напротив, любил его, потому что Арон — то и был причиной этих радостей. Кейл уже и позабыл, что мстит за то, что его любят меньше Арона, — а может, и вообще никогда этого не сознавал. Дошло до того, что он и не желал уже быть на месте Арона — предпочитал свои радости.