К востоку от Эдема. Том 2
Шрифт:
— Пожалуй, что так.
— Сходите к моей дочке Десси. Она хочет вернуться на ранчо, к Тому. У нее славный домик тут на проспекте, рядом с булочной Рейно.
— Обязательно схожу, — сказал Адам. — Ну, мне пора. Я рад, что вам здесь хорошо.
— Спасибо, — сказала она. — Да, мне здесь уютно.
Адам шел уже к двери, когда она спросила:
— Мистер Траск, а вам случается видеться с моим сыном Томом?
— Да нет, не случается. Я ведь сижу сиднем на ранчо.
— Вы бы съездили, проведали его, — сказала она торопливо. — Мне кажется, он скучает там один. — И смолкла, точно
— Съезжу. Непременно съезжу. До свиданья, мэм.
Закрывая дверь, он услышал голос попугая: «Заткнись, падаль». И голос Лизы; «Полли, если не перестанешь сквернословить, я задам тебе трепку».
Не беспокоя Оливию, Адам вышел на вечерний тротуар, направился к Главной улице. Рядом с французской булочной Рейно, за деревьями садика, он увидел дом Десси. Двор так зарос высокой бирючиной, что дом почти скрыт от прохожих. Аккуратная табличка пришуруплена к калитке: «Десси Гамильтон, дамское платье».
На углу Главной и Центрального — «Мясные деликатесы Сан-Франциско», окнами и на улицу, и на проспект. Адам завернул туда поесть. За угловым столиком — Уилл Гамильтон, расправляется с отбивной.
— Садитесь ко мне, — пригласил он Адама. — По делам приехали?
— Да, — сказал Адам. — И матушку вашу навестил.
Уилл положил вилку, сказал:
— Я всего на часок. Не зашел к ней, чтоб не волновать. А сестра моя, Оливия, подняла бы переполох в доме, закатила бы мне грандиозный обед. Просто не хочу их беспокоить. И притом мне надо сейчас же обратно. Закажите отбивную. Они здесь хорошие. Ну, как, на ваш взгляд, мама?
— Очень стойкая она женщина, — сказал Адам. Я чем дальше, тем сильнее восхищаюсь ею.
— Это верно, стойкая. Как она сумела выстоять со всеми нами и с отцом, не знаю.
— Отбивную, зажарить средне, — сказал Адам официанту.
— С картофелем?
— Нет… Или ладно, поджарьте ломтиками… Вашу матушку беспокоит Том. У него все в порядке?
Уилл обрезал оторочку жира, сдвинул ножом на край тарелки.
— Мать не зря беспокоится, — сказал Уилл. — Что-то с ним неладно. Супится, как надгробный памятник.
— У него была крепкая связь с отцом.
— Слишком уж крепкая, — сказал Уилл. — Сверх всякой меры. Никак не может Том обрезать эту пуповину. В некоторых отношениях он как большой младенец.
— Я съезжу, проведаю его. Ваша матушка говорит, что Десси собирается переселиться к нему, на родное ранчо.
Уилл положил нож и вилку на скатерть и воззрился на Адама.
— Не может быть, — сказал он. — Я этого не допущу.
— А почему?
Но Уилл уже спохватился, сказал сдержанно:
— У нее здесь процветающее дело. Она прилично зарабатывает. Как же можно вот так все бросить.
Взяв снова нож и вилку, он отрезал кусок от оставшегося жира и положил себе в рот.
— Я еду восьмичасовым, — сказал Адам.
— Я тоже, — коротко сказал Уилл. Он сделался неразговорчив.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
Десси была любимица семьи. Любили у Гамильтонов и хорошенькую Молли, и упряменькую Оливию, и задумчивую Уну, но любимицей всех была Десси. Глаза ее блестели, смех был заразителен,
Изображу это так. Живет в Салинасе на Церковной улице, в доме 122, миссис Моррисон, у нее трое детей и муж Кларенс, владелец магазина тканей и одежды. Вот утром за столом Агнесса Моррисон объявляет: «После обеда я иду к Десси Гамильтон на примерку».
Услышав это, дети радостно колотят медными мысками ботинок по ножкам стола, так что детей приходится утихомиривать. А мистер Моррисон уходит в магазин, бодро потирая руки и надеясь, что сегодня заглянет к нему какой-нибудь заезжий комми. И если коммивояжер заглядывает, то получает солидный заказ. И для детей, и для мистера Моррисона весь этот день озарен радостью, а почему — они, возможно, уж и не помнят.
В два часа дня миссис Моррисон отправляется в домик, что рядом с булочной Рейно, и остается там до четырех. А выходит со слезящимися от смеха глазами и влажным, покрасневшим носом. На ходу она утирает нос, глаза и все еще похохатывает, вспоминая. Быть может, Десси всего-навсего вколола в подушечку несколько булавок с черными головками, преобразив ее в баптистского пастыря, и подушечка произнесла краткую сухую проповедь. Быть может, Десси поведала о своей встрече со стариком Тейлором, который скупает старые дома и перемещает их к себе на пустырь, так что там уже полнейший кавардак — сухопутное Саргассово море. А может быть, прочла вслух газетную страничку сплетен — шутливые стишки — с соответствующими жестами. Не важно, что именно сделала Десси. Важно, что это радостно-смешно и заразительносмешно.
Миссис Моррисон не встречает пришедших из школы детей ни придирками, ни головной болью, ни иным недомоганием. Детский шум не выводит ее из себя, не удручают чумазые лица. А к детскому смеху она присоединяется сама.
Вернувшийся домой мистер Моррисон рассказывает ей, как прошел деловой день, — и жена от него не отмахивается, и он угощает ее анекдотами, что рассказал коммивояжер, — теми, которыми угощать допустимо. Ужин отменно вкусен — омлет удается на славу, оладьи пышны и воздушны, печенье рассыпчато, а уж такой приправы к рагу никто не сочинит, кроме Агнессы Моррисон. После ужина, когда дети, изнемогшие от смеха, уйдут спать, мистер Моррисон тронет Агнессу за плечо, подавая ей давний, давний знак, и они лягут в постель и займутся любовью, и будут этой ночью счастливы.
Заряда, взятого у Десен, хватит еще дня на два, и лишь потом вернутся головные боли и сетование на то, что дела нынче идут хуже, чем в прошлом году. Вот что означала Десси, вот как она действовала на всех. Она несла людям радость, подобно отцу ее Самюэлу. Все к вей тянулись сердцем, она была общей любимицей.
Десси не числилась в записных красавицах. Может быть, не была даже хорошенькой, но была лучезарна, а мужчины тянутся к такой женщине, надеясь озариться ее светом. И можно было ожидать, что со временем Десси оправится от своей первой злосчастной любви и обретет новую — но нет, не обрела. Да и, в сущности, все Гамильтоны, при всей их разносторонности, были однолюбы. Видно, неспособны они были к легкой и переменчивой любви.