К востоку от полночи

Корабельников Олег Сергеевич

У Юры подрастала дочь, он часто брал ее за руку и в свободные от дежурств дни уходил куда-нибудь далеко от дома. Едва научившись говорить, дочка стала придумывать сказки, все детские премудрости о Колобках и Лисичках-сестричках она усвоила за месяц, и разве что какая-нибудь нганасанская сказка еще могла удивить ее, поэтому она предпочитала сочинять сама.

В один из дней они шли по солнечному летнему бульвару, и пятилетняя Лерочка на ходу сочиняла очередную сказку. Она говорила, а Оленев рассеянно слушал ее бесконечный цикл о трех странных

существах, одним из которых был он сам.

– Ну и что?
– спросил он в конце или на середине сказки, что было равноценно.
– Оленев - это я, ладно уж, хотя и не похож, Падший Ангел это ты, кто такой Печальный Мышонок, я догадываюсь, но откуда ты можешь знать о нем?

– Ты меня обвиняешь в недогадливости?
– возмутилась дочка и ущипнула отца за руку.
– Мне лично не до гадливости, когда я думаю, что теза сидит у тебя в левом кармане, а антитеза в правом, и обе такие странненькие!

– Ты не ребенок, ты мутант. Таких детей не бывает. Откуда ты знаешь эти слова?

– Какое тебе дело, папулечка? Раз эти слова есть, то я их знаю. Это же так просто... Но ты меня перебил. Придется сочинять другую сказку.

И она начинала новую, а Оленев зябко поежился, вспомнив, что давно потерял маленького мраморного слоника, подаренного ему отцом в день тринадцатилетия. Он потерял его в тот же день, опустив в левый карман штанов. С тех пор левые карманы брюк, пиджаков и халатов то и дело превращались в бездонные ямы, куда исчезали авторучки, монеты, носовые платки, и Оленев приучил себя не класть туда ничего. А Печальный Мышонок в сказках дочери жил именно в левом кармане Оленева, и это странное совпадение Юре явно не нравилось.

– Неужели это я породил тебя?
– вздохнул Юра, когда сказка кончилась. Я тоже считался вундеркиндом, но ведь не до такой же степени! И вообще, все твои сказки - это развесистая клюква!
– поддразнил он дочку.

– Ага!
– легко согласилась она.
– Есть такая, и настолько развесистая, что под ее ветвями свободно помещается небольшой город с тремя заводиками и фабрикой по производству лапши.

И тут Оленев увидел Титова. Тот сидел на скамейке, развалясь и выпятив живот, а к его руке были привязаны поводки. Сдерживаемые ошейниками с медными бляхами и медалями, на газоне паслись кролики. Вокруг толпились дети, они дотрагивались до пушистых спинок зверьков, с опаской оглядываясь на Титова, но тот не обращал внимания на их возню, лишь щурил глаза от яркого солнца и неторопливо промокал пот со лба.

– Во!
– обрадовалась Лера.
– Смотри. Это знаменитый дрессировщик. У него кролики по струночке ходят, тапочки приносят, за пивом бегают, спичку зажигают и даже немного разговаривают.

– По какой струночке?

– А которая на гитаре. Кролики по струнам бегают, а дрессировщик поет.

Титов открыл зажмуренные глаза, вернее - один глаз и, приподняв кустистую бровь, посмотрел на Юру.

– А, это вы... коллега, - сказал он безразличным тоном.
–

Денек-то сегодня, а?

– Как поживают ваши кролики?
– вежливо спросил Юра.

– Неплохо. А как вы?

– Намного получше. Меня не держат на поводке.

– Это вам только кажется, - равнодушно сказал Титов и снова прикрыл глаза.
– Вы на поводке у дочери, у жены, у работы...

И он поманил пальцем одного из зверьков. Толстая белая крольчиха приподняла голову от газона и уставилась темными глазами на Титова. При этом она продолжала шевелить губами, пережевывая траву.

– Ну иди, иди, - ласково сказал Титов, - не стесняйся, тут все свои.

Крольчиха нехотя засеменила к скамейке и уткнулась мордой в ботинок Титова.

– Скажи, детка, как тебя зовут?

Крольчиха напряглась, быстро засучила передними лапками и внятно сказала:

– Манечка.

При этом раздвоенная верхняя губа сомкнулась с нижней при звуке "эм" ровно на столько, сколько и надо было.

Дети тут же столпились вокруг и, разинув рты, смотрели на говорящего зверька.

– А меня зовут Юрий Петрович, - сказал Юра.
– Как вам нравится погода?

– Чудесная погода, - ответила Манечка.
– Вы не находите?

– Он находит, - перебил Титов.
– Но на светские разговоры способны и лягушки. Скажи-ка, детка, ты разумная?

– Конечно!
– воскликнула крольчиха.
– Я мыслю - следовательно, существую, как говаривал о себе Декарт. Если бы я не мыслила, то не существовала бы.

– Это логическая, ошибка, - возразил Оленев.
– Камень не мыслит, но существует вполне реально.

– Это вам только кажется, - назидательным тоном сказала Манечка.
– Он тоже не лишен, э-э, своеобразного мышления...

Постепенно вокруг скамейки собралась небольшая плотная толпа. В основном это были родители детей, подходили и прохожие, если не слишком спешили.

– Этого не может быть, - уверенно сказал высокий мужчина в очках.
– Не морочьте детям голову.

– Может, может!
– заспорили дети.
– По телевизору может!

– По телевизору показывают сказки, а это обман. Они шарлатаны. У него магнитофон в кармане, - и мужчина вытянул палец по направлению к Оленеву.

Юра хотел сказать, что никакого отношения ко всему этому не имеет, но рассудил, что невольно окажется предателем, и молча вывернул карманы.

– Все равно, это возмутительно, - сказала толстая женщина.
– Для фокусов есть цирк.

– Они себе на бутылку зарабатывают, - добавил еще кто-то.
– И газон потравили.

– Пойдем отсюда, деточка, - решительно сказал высокий, беря сына за руку.
– Сейчас мультики будут показывать.

– Не хочу мультиков!
– завопил ребенок.
– Здесь интереснее!

Детей по одному выхватывали из круга. Бульвар оглашался ревом и плачем. Детские причитания затихающими кругами расходились от пустеющей скамейки.