К востоку от полночи
Шрифт:
И судьбу его близких...
Он продолжал работать там же и тем же, нимало не стремясь подняться по социальной лесенке, с усмешкой наблюдая страсти и суету, царившие в отделении реанимации. Он был обыкновенным врачом, зауряднейшим человеком, невзрачной наружности, несколько сонным и вялым. Он не вмешивался в споры и разговоры, не утихавшие в ординаторской, а предпочитал уткнуться в какую-нибудь книгу и спокойно ждать ту нежданную минуту, когда понадобится до предела напрячь свои силы, а это в реанимации случалось более чем часто.
Такая уж работа. То пусто, то густо.
У Оленева не было врагов. Не было завистников, потому что он никому не мешал, не было недоброжелателей, ибо он никому не переходил дорогу и ни с кем не вступал в конфликт. К нему относились ровно, спокойно, подчас чуть насмешливо, могли без желания обидеть, запросто хлопнуть по плечу и пригласить на кружку пива. Он никому не отказывал, отшучивался и со всеми сохранял добрые дружеские отношения. В самом отделении он более близко сошелся с Веселовым - неутомимым остряком, а среди хирургов выделял Чумакова - человека странной и несчастной судьбы, посвятившего свою жизнь помощи чужим людям.
Помочь, спасти, отдать последнюю рубаху - в этом был весь Чумаков, ранимый, совестливый до острой боли, вечный вдовец, создатель-бесконечных теорий "новой семьи", все время проверяющий их на собственной шкуре. Страдающий, конфликтующий, не нашедший точки равновесия, он привлекал Оленева незапятнанностью души, яростной самоотреченностью и бескорыстной любовью к одиноким несчастным людям. Чумаков был лет на десять старше Оленева, но от этого их дружба нисколько не страдала. Быть может, потому и тянулся Юра к нему, что подсознательно различал в Чумакове черты, утерянные им самим, изъятые у него, как непроявленный негатив иной, непохожей на эту, судьбы.
Когда Оленев пришел работать в клинику, Чумаков успел отработать там десяток лет, был заведующим отделением, и, пожалуй, лучшим хирургом. Больница была клиническая, а это означало, что на ее базе располагались кафедры института со своей иерархией, со своими правилами и законами. В хирургии главенствовал профессор Костяновский, и Чумаков вечно конфликтовал с ним, не сходился ни в чем, в глаза и за глаза ругая его на чем свет стоит. Оленев выслушивал горячие исповеди Чумакова, иронически осаживал его, когда тот слишком уж зарывался, но взаимная вражда между профессором и Чумаковым не прекращалась.
До того самого дня, когда Костяновский получил звание члена-корреспондента и ушел в новый НИИ заведовать научной работой.
Чумаков вздохнул свободно. Оленев тут же заметил, что все равно пришел другой профессор, а так как у Чумакова аллергия ко всем работникам кафедры, то все начинается сначала.
– Черта с два!
– сказал Чумаков.
– Все-таки я победил.
– Не вижу. Костяновский пошел в гору, а ты так и остался пешкой.
–
– Но он-то сделал рокировку, а ты уткнешься в последнюю клеточку и тут-то тебя слопает какой-нибудь ферзь.
– Подавится, - сквозь зубы сказал Чумаков.
– Ты лучше на своего Грачева погляди. Чего доброго в дурдом попадет. И как ты можешь работать с таким заведующим?
– Могу, - спокойно сказал Оленев.
– Он помешан на реанимации, делает свое дело, а все его завихрения вреда не приносят.
– Ого! А как же его пресловутый "оживитель"? Скорее уж "умертвитель"!
– О, это тебя не касается, - улыбнулся Оленев.
– Это не из области хирургии. Мы сами с ним разберемся.
– Касается, - коротко сказал Чумаков.
– Я делаю операции, отдаю больного в ваше отделение, надеюсь, что его там выходят, а ваш чокнутый делает на нем свои идиотские эксперименты. И мои больные того...
– Неправда. Если они и умирают, то сам знаешь - не по нашей вине. А Грачев знающий и очень грамотный реаниматолог. Он на грани с гениальностью.
– Вот именно, что на грани. От сумасшествия до гениальности полшага. И пусть он попробует сунуться со своим "оживителем" к моим больным, я ему так по-мужицки врежу промеж глаз!
– Дыши глубже, Вася, - посоветовал Оленев.
– И как твоя семья поживает? Кто там у тебя сейчас из неприкаянных и бездомных? Опять какой-нибудь алкоголик с амбицией?
Не так давно у Чумакова жило много обделенных судьбой людей, но прошлой зимой они разъехались, и Чумаков остался один, если не считать говорящего скворца, морских свинок и щенка дворовой породы.
– Дедушка вернулся, - просиял Чумаков.
– Мой милый колдун. Я его едва узнал. Он постриг бороду, где-то раздобыл новый костюм и ведет себя совсем по-другому.
– Раньше-то он все пилюлю бессмертия искал. И нашел ведь, ага? Нашел и исчез. Я думал, что он умер.
– Как же он умрет, если нашел пилюлю!
– рассмеялся Чумаков.
– Это ты не захотел перевести его завещание, хотя и забрал себе. Небось потихоньку глотаешь после еды по столовой ложке? Поделился бы, а?
– Для чего тебе бессмертие?
– Чтобы убедиться в крепости новой семьи, нужно прожить очень долго, серьезно сказал Чумаков, не признающий уз брака.
– У меня уже кое-что получается, но нужно проиграть ряд вариантов. А мне и до пенсии недалеко.
– Познакомь меня с дедушкой, - попросил Оленев.
– Раньше я его знал только с твоих слов да по завещанию. Кстати, там и в самом деле ничего особенного. Обычный алхимический набор слов вперемешку с буддийскими сутрами и цитатами из китайских философов.
– А ты что, на самом деле знаешь китайский?
– усомнился Чумаков.
– Откуда бы?
– хмыкнул Оленев, он знал этот язык во всех тонкостях. Но любопытно, что дедушка делает сейчас?
– Собирает разные камни, - торжественно сказал Чумаков.
– Он, оказывается, большой знаток минералогии.