К заоблачному озеру
Шрифт:
Я много раз видел, как ловят лошадей чабаны-киргизы длинной палкой, на которой скользит волосяная петля. Пока Орусбай, проклиная жеребца, мастерил наспех это приспособление, Горцев вскочил на его коня и крупной рысью поехал к лошадям, держа в опущенной правой руке свой аркан.
Лошади спокойно паслись, а гнедой сделал вид, будто все происходящее его совершенно не касается. Но когда Горцев подъехал к табуну, жеребец вдруг дико взвизгнул и, храпя, рванулся в сторону. Горцев карьером помчался за ним. Конь Орусбая — настоящий пастуший конь. Он яростно преследовал убегающих… Еще немного — и жеребец был бы на свободе. Но в
Теперь, когда вожак был пойман, с остальными все оказалось значительно проще.
Спустя час наш караван переправился через Иныльчек и двинулся к леднику.
Все яснее видны были огромные, похожие на терриконы моренные конусы. От одного берега до другого тянулась стена из беспорядочно наваленных валунов и каменных плит.
Подъехали вплотную. Невозможно было представить себе, как пойдут кони по этому хаотическому нагромождению камней.
Гусев и Орусбай ехали рядом, пристально вглядываясь в каждый промежуток между глыбами.
Из ледяного грота у левого берега с глухим однотонным ворчанием рвался главный поток Иныльчека. Взобраться между ледником и южным берегом долины было невозможно… Рандклюфт [13] здесь был чрезвычайно узким, а на крутом склоне над ним клубилась пыль и раздавался грохот, похожий на отдаленную канонаду.
Здесь ни на минуту не прекращался камнепад.
— Джинды таш [14] ,— закричал Орусбай, указывая камчой на огромные камни.
13
Ущелье между ледником и берегом.
14
Сумасшедший камень.
Словно танцуя, неслись они вниз по склону, подскакивая в каком-то бешеном, все ускоряющемся ритме.
Гусев кивнул головой и повернул коня. Остальные двинулись за ним.
Подъехал караван, а Гусев и Орусбай все еще не могли найти уязвимое место ледника-великана.
Местами показывался из-под гальки лед. Агатово-черное зеркало, мерцая, отражало утренний свет. Сколько тысячелетий двигался он вниз, в долину, усталый, старый лед Иныльчека, чтобы здесь медленно растаять под жаркими лучами тяньшанского солнца!
Но вот Орусбай гикнул и, вытянув камчой своего Тюльпара, повернул его вверх, на каменную осыпь.
Крепкий конь какими-то немыслимыми прыжками поднимался по склону, усыпанному валунами. Искры, осколки льда, мелкая галька летели из-под копыт, кованных шипами. Каждую секунду лошадь могла упасть, но Орусбай словно прирос к седлу.
Вслед за ним повел лошадь Шекланов. Вторая, как всегда, шла за передовой уже значительно увереннее. Шоколадина повернула за остальными, не дожидаясь моего приказания.
— Айда! Айда! — кричал Орусбай.
Одолеваемый заботой, как бы не слететь при невольных курбетах моего коня, я не мог оглянуться или посмотреть вперед.
Я слышал за собой окрики Ошрахуна, гиканье Акимхана, неизменное «язви его» Горцева, тяжелое дыхание лошадей, скрежет и цоканье
Через несколько минут моя лошадь остановилась. Я огляделся. Мы были в небольшой лощине. Маленькое озерко, еще покрытое тоненькой коркой льда, лежало у ног лошади.
Шоколадина ударила копытом по льду и жадно потянулась к воде.
Я спрыгнул с седла. Мы находились в каменном лабиринте. Скрылась из глаз долина, не видно было снежных вершин, только огромные конуса морены окружали со всех сторон кучку людей и лошадей, сгрудившуюся на дне ледяной лощинки.
Все спешились, распаковали тючок с красными флажками, взяли в руки ледорубы и отправились на разведку.
Поднялись на близлежащий конус и, когда увидели, что все-таки отъехали немного от долины, приободрились. Гусев сбежал вниз и, не останавливаясь, поднялся на следующий конус.
Пройдут! — крикнул он мне. — Отмечай!
Я установил флажок. Его конец, оттянутый шпагатом, указывал направление.
Пока я устанавливал флажок, Гусев ушел далеко вперед. Скоро ко мне на помощь подоспел Сорокин.
Ну как? — спросил я.
Если кони не сдохнут, то очень здорово, — уклончиво ответил он.
Орусбай повел караван, руководствуясь нашими «марками». Как ни старались мы уйти вперед, это нам плохо удавалось. В некоторых местах начинался такой кавардак из камней и льда, что разведчикам приходилось снимать марки и возвращаться назад. В других местах ледорубы сменялись кирками, и все люди в течение получаса, не щадя сил, рубили лед, сбрасывали и крошили камни, пробивая дорогу каравану. Упорно, шаг за шагом, иногда выписывая зигзаги и петли, продвигались мы к намеченной цели — северному берегу ледника. Теперь при подъемах на высокий конус все явственнее виднелся рыжий, выжженный солнцем каменистый склон долины.
Резкий свист. Я посмотрел на Гусева — он указывал мне на что-то рукой. На невысоком, но правильно сложенном туре, прижатый камнем, болтался лоскут материи неопределенного цвета.
— Наша позапрошлогодняя марка, — сказал Гусев, когда я подошел. — Мы на правильном пути.
Пошли увереннее. Еще несколько километров изнурительных подъемов и спусков с одного конуса на другой — и караван спустился в рандклюфт, который образовался между отступающим ледником и берегом долины.
Размолотая и отшлифованная порода, вытянутая движением ледника, лежала вдоль нашего пути высокой и крутой насыпью. Могучее тело ледника являлось другой стеной довольно просторного ущелья, по которому продвигался наш повеселевший отряд. Местами на дне ущелья лежал нежный песочек, оставленный здесь потоком.
Кони шли бодро, плотно слежавшийся песок и ил пружинили под ногами, глуша шум шагов. Зато явственнее слышалась теперь симфония ледника: журчание невидимых ручьев, грохот падающих камней, звонкий плеск водопада, низвергающегося в маленькое озерко, иногда раздавался какой-то утробный гул и ворчание.
Сорокин, нервно прислушиваясь, объявил, что ледник, очевидно, переваривает мелкие и очень вкусные камешки — пудиков по пятнадцати.
Загрубский объяснил заинтересовавшемуся Горцеву, что ледник непрерывно движется вперед, увлекая за собой каменные глыбы, свалившиеся со склонов.