К заоблачному озеру
Шрифт:
Впереди оказался круп другой лошади.
— Кто здесь? — закричал я.
— Меи Акимхан! Помогай, пожалуйста, Кизил-Сакал [9] . Вьюк падает, пропадать может, — услышал я прерывающийся от волнения и усталости голос.
Проклиная буран, я кое-как слез и закоченевшими руками принялся поправлять вместе с Акимханом вьюк.
— Далеко? — прокричал я ему в ухо.
— Нет, близко, — только буран проклятый мешает. Не отставай, пожалуйста, Кизил-Сакал.
9
Красная
Моя лошадь, как только я ее оставил, повернулась по ветру, словно стрелка компаса.
С трудом удалось мне снова вытащить ее на тропу. Руки в толстых шерстяных перчатках закоченели так, что я не мог держать поводья.
Я понукал лошадь шенкелями изо всех сил, чтобы хоть немного согреться. Пряча голову от ветра за идущего впереди коня, моя Шоколадина устало поднималась по занесенной тропе.
— Не спи, не спи, Илья, — пронзительно кричал Акимхан, — сразу будешь сдох!
И я, мотая головой, пытался прогнать дремотное оцепенение.
Буран затих так же внезапно, как и начался.
Сперва засияло солнце и прекратился снегопад. Потом утих пронизывающий ветер.
Я увидел запорошенные снегом фигуры всадников, заиндевевшие гривы лошадей, усталое и счастливое лицо Орусбая.
Мы были на перевале.
Спуск в долину Иныльчек после снежного бурана показался мне каким-то вступлением в землю обетованную.
Опасная и утомительная тропа вилась по залитому солнцем склону.
Вначале мы видели только снежные громады Иныльчекского хребта, среди которых вздымался могучий пик Нансена.
В бинокль можно было разглядеть, как клубились лавины на его склонах, как рождались у его вершины облака и, оторвавшись, уплывали в яркое голубое небо.
Пересекли каменистую осыпь, где, шурша, из-под ног все время уходили сланцы, похожие на битые граммофонные пластинки.
Тропа вышла на гребень отрога.
Долина лежала глубоко под нами — огромное корыто, до краев наполненное прозрачным голубым воздухом.
Таким плотным и осязаемым казался он, что хотелось кинуться вниз, нырнуть, как в воду, и плавно пронестись над серым дном, покрытым сверкающей паутиной рукавов Иныльчека. Стоя у края пропасти, я почувствовал в теле какую-то неприятную пустоту и легкость.
И вдруг — что это? Неужели у меня галлюцинация?
— Из-за скалы, над обрывом которой я стоял, появился планер.
Он парил так медленно и так близко от меня, что, потянувшись, я мог бы достать его рукой.
Теперь я видел, что это птица. Мощные крылья, раскинутые почти на три метра, не шевелились, маленькая голова с неправдоподобно загнутым клювом поворачивалась на отвратительной голой и морщинистой шее.
Чудовищная птица висела в воздухе так, как можно висеть только
Я сорвал с плеча карабин, достал патрон и выстрелил не целясь.
Даже не взмахнув крыльями, едва пошевелив их концами, птица взмыла сразу метров на пятьдесят кверху и, сделав полукруг, полетела в обратную сторону. С каждой секундой она поднималась все выше и выше.
Гриф, гриф! — закричал Сорокин. — Ну и громадина. Смотрите, как он парит!
Я оставил в покое птицу и принялся вместе с другими разглядывать ледник. Он лежал в семи-восьми километрах от нас, серой бугристой массой возвышаясь над долиной. Лес причудливой каймой вился по ущельям противоположного берега.
— Смотрите, Илья, — сказал мне Николай Николаевич, делая отметки в записной книжке. — Вон там далеко ворота, на самом дне долины. Как будто кто-то насыпал огромный вал и оставил только проход для воды. Сюда доходил когда-то язык ледника. Здесь он оставил свою конечную морену — валуны, гальку, все, что толкал перед собой многие тысячелетия. Видите, на сколько отступил лед?
Отдохнув, мы снова начали спускаться.
В конце концов мне стало казаться, что подъем на Ачакташ и буран в сто раз легче, чем этот проклятый спуск, когда все время у своего затылка чувствуешь склон горы. Так и подмывало покатиться кубарем или просто сесть на землю и скользить вниз — только бы дать отдых измученным ногам и спине.
Спуск занял у нас целый день. Когда мы подошли к реке, уровень воды достиг своей высшей точки. Все благополучно перебрались, если не считать Шекланова, который ухнул в воду у самого берега. Орусбай сердито кричал:
— Повод надо короче брать — вот так! Джухляйды керек джок [10] , Шеклан!
До ледника оставалось не больше трех километров. Зайцы выскакивали из-за каждого куста. Я не взял из мешка патронов к дробовику и поэтому не стрелял.
Сорокин до тех пор приставал к Сухорецкому, пока тот не разрешил ему выстрелить по зайцу из карабина. Одев очки и заметно волнуясь, Сорокин отдал мне лошадь и побрел пешком, посвистывая и кидая в кусты облепихи камни. Вдруг раздался выстрел, другой, третий и, наконец, торжествующий крик Сорокина.
10
Спать не надо.
Он перепугал всех лошадей, когда вылетел к каравану с карабином в одной руке и с зайцем в другой.
— Я в него бах! Он бежит… Я прицеливаюсь еще раз — бах… Он бежит… Подпрыгивает, станет на задние лапки — вот так, и бежит. Я прицеливаюсь — бабах! Как он подскочит, как упадет — тут я его и взял. А жирный какой, глядите, а тяжелый какой…
Было очень завидно, что первый заяц достался не мне. Я взял у болтливого охотника его добычу и принялся разглядывать славного, еще теплого зверька.